— Стоять! Ни с места! Руки за голову.!

Коля вроде бы вышел из своего ступора, он понял конвоира и подчинился. Он заложил руки за голову и застыл на месте. Судмедэксперт от крика конвоира выскочил из-за стола и, когда наступил его черед зреть Колины гениталии, попятился назад, не веря своим глазам: из лобковой пазухи задержанного свисала как бы туша освежеванного порося средней упитанности, повернутого к зрителю синюшно-розовыми пластинами мышц спинной части…

— С-слушайте, вы! — Судмедэксперт был на грани нервного срыва. — Ты… ты что, понимаешь… тут… ты что, обнажать сюда пришел, мать твою!.. — Он немного опомнился от первоначального шока, нажал на какую-то кнопку под столом. — Ишь, гладкое там у него место, президент у него оттуда сбежал… — Он вытер краем халата взмокшую шею. — Это же надо, народ какой наглый пошел… Фу!

Судмедэксперт отдувался, но, увидев, что в кабинет ворвался еще один конвоир, вдруг быстро закричал, переходя на визг:

— К следователю его! Да наденьте на него штаны! Надоело! Уберите, уберите от меня этого извращенца!

Эпилог

Ах, не забудь, что сад был зачарован!

Эдгар По

Не то чудо, что Колю Савушкина выпустили сразу же из-за отсутствия состава преступления, а то, что об исчезнувшем кандидате в президенты все внезапно перестали говорить, будто его вообще никогда ни в каком виде и не было. То ли вышло секретное распоряжение в связи с нештатным залпом царь-пушки (у нее действительно лопнул ствол и отвалилось колесо, после чего ее сразу поставили на реставрацию), то ли в замалчивании сыграли роль разоблачения Кичхокова в махинациях с цементом и некондиционным спиртом для ликерных заводов, тем не менее о нем не то что все забыли, а как бы все условились забыть. Была ли тут замешана команда кандидата-соперника и вообще политика — судить не берусь. Президентом объявили кандидата от партии власти, и на этом все кончилось до следующего раза.

За одну ночь содрали со всех столбов все предвыборные плакаты с его портретом (с обложки журнала «Эль»), конфисковали мытищинскую газету со скандальной статьей Манкина, на месте прежнего офиса и предвыборного штаба появились совсем другие организации и фирмы.

Через несколько часов уже ни у кого не было уверенности, существовал ли вообще в реальности этот независимый кандидат Кичхоков или это был какой-то раскрученный герой предвыборного художественного клипа или телевизионного шоу. Даже сам Коля Савушкин в иные минуты не знал, что думать.

Жизнь его вошла в прежнюю колею, если не считать того, что с Ниной он по-прежнему не сошелся. Возвращение Хуссейна никаких, можно сказать, перемен не внесло в его жизнь, разве что голос у Коли слегка восстановился и утратил прорывавшиеся иногда нотки писклявости, даже иногда хрипловатость проявлялась да волосы стали обильнее расти на лице и лобке. У Коли появилась нехорошая непроизвольная привычка слегка трогать причинное место, как бы проверяя, все ли на месте.

Сам Хуссейн ничем вроде бы не изменился, никакой охоты к перемене мест не проявлял, как был похож на порося, так и остался, только Коля иногда замечал за ним как бы приступы тупого беспричинного уныния — висит себе в подбрюшье, как оглушенный или неживой, признаков жизни, как раньше бывало, не проявляет ни при песне какой-нибудь веселой с припевом женскими голосами, ни при дегустации своего любимого «Малибу». Даже, заметил Коля, при мысли о Нине Хуссейн реагировать стал совсем плохо. Вроде как задумчив шибко стал — вот что про него сам Коля мог сказать. Один раз как-то по телевизору нового президента пришлось Коле слушать, по бумажке говорил, половину Коля не понял, все про какой-то сепаратизм, про события в Татарии какие-то, речь сухая, глаза прячет, — слушал-слушал это Коля и сказал:

— А мой-то наверняка не хуже б был президентом.

И выключил телевизор.

А так-то, если отвлечься от всяких мыслей, то Хуссейн походку Колину сбалансировал, сутуловатость убрал, некоторую запрокинутость корпуса скорректировал — это да, это на пользу пошло, зря говорить никто не будет.

Только не одно же это греет мужика. В каком-то смысле как не было у него какое-то время Хуссейна, так ничего и не прибавилось оттого, что Хуссейн вернулся. Потому что Нинин разлад как был, так и остался.

Не будь этой Нины, я мог бы в угоду занимательности сюжета такой бестселлер вам закрутить, что только б ахнули. Я бы мог вскружить вам головы потрясающим финалом, где оцененный по достоинству Коля стал королем трансокеанского круиза или раскрутил бы сногсшибательный боевик об охоте международной голубой мафии за непревзойденным Хуссейноносителем. Мог бы, да не могу. Потому что верен реализму до чертиков. Без Нины все сюжеты рассыпаются. А Нина даже думать о Коле не могла, все ее мысли забрал тот любовник случайный, залетный, который овладел ею колдовской силой в ее служебном кабинете бывшего ресторана «У Автандила». (Сейчас, по причине гибели хозяина, переименованного «У Гиви».) Все свободное время заводила она пластинку из фильма «Мужчина и женщина», где мелодия очень напоминала ее бес-словное чувство к нему. И когда однажды у нее в гостях была Зиночка-младшая с двухлетней племянницей и Нина при них завела песнь своей тоски, то девочка вдруг притихла, готовая заплакать, и спросила испуганную Зиночку:

— Тетя Зин, а они что, сейчас умрут? — на что Зиночка, испугавшись, сказала:

— Нет, милая, что ты, они просто любят друг друга…

Когда-то и я, как эта девочка, вот так же чисто воспринимал любовь и не обманывался в своих чувствах. О моя юность! О моя свежесть!

В первую же неделю Коля вычислил, что живет Нина одна на прежней их квартире. Мужчин не водит, ночует дома. В его комнате свет не зажигался никогда.

Что-то мешало Коле взять и позвонить Нине, объясниться. Мешала не гордость, а что-то, чему Коля и слово-то не мог подобрать. Разлад их, он понимал, был серьезный — одни полковники чего стоят, хотя, конечно, Коля и это понимал, что полковников как таковых не было, это была Нинина тоска о женском счастье.

С работы своей тараканьей Коля уволился, никто оставаться его не отговаривал, Хрипунова прочла заявление и подписала. В Реутово он тоже перестал ездить, когда тетя Лена выздоровела, к ней понаехал дом родственников. Жил Коля то на московском вокзале, то, иногда, ночевал у друга-механика. Очень часто вечером он делал прогулки под окнами Нининой квартиры, вынашивал мысль, что поговорит с ней и помирится, готов он был даже жить в своей комнатенке, не претендуя, так сказать, на супружеские права, просто как нечужой человек, небесполезный и по домашнему всякому рукоприкладству. Так вот, говорю, брел он по своей улице как-то под луной (а Нина раньше часа и не возвращалась) вслед за пьяненьким, который разговаривал сам с собой. Коля прислушался. Пьяненький, как выяснилось, говорил не с собой, а с женой Верой, и не по мобильному телефону, а по каналу телепатической связи. В монологе пьяненького содержалась поначалу информация об экспозиции предстоящего конфликта: оказывается, герой монолога участвовал в благополучной приемке жилого здания приемной комиссией жилотдела райадминистрации.

— Так вот, говорю, Вер, когда они приняли объект и все подписи поставили, и Мрызин премиальные роздал, ну, сбегали, Вер, тем более из треста двое были, от жильцов представители. Ну, сбегал Мрызин на склад, все приготовил, все было на уровне, чего-чего, чего надо, то и было. Ой, Вер, ты чего, Вер? — Коля вдруг услышал самые настоящие крики пьяненького, который приостановился, втянул шею в плечи, закрыл голову руками, будто его били по-настоящему. — Ну ты чего, Вер, я тебе по-человечески, а ты дерешься! Ой, Вер, ну больно же, Вер!!

Так беседовал сам с собой неизвестный человек, десятник, а может, прораб, воспроизводя все то, что с ним произойдет минут через десять— пятнадцать и происходит, судя по всему, не так редко. А Коля Савушкин, похоже, в чем-то позавидовал ему…