До Уда, как брызги, долетали смех и россыпи девичьего визга, такого же, как где-нибудь на пруду, в деревне, в душный летний вечер. В сумерках десятки белых рубах, как белые лебеди, вскипали белизной на воде и били крыльями… Жизнь. Всюду жизнь!..
4
Когда около десяти вечера Уд подходил к гостинице, к нему навстречу выбежали имиджмейкер и начальник службы безопасности. На них, что называется, не было лица. В здании захудаленькой трехэтажной гостиницы шел плановый ремонт, половина номеров была изъята из эксплуатации, а из другой половины «попросили» всех, чтобы поселить штаб кандидата в президенты и его группу сопровождения. Для самого Уда не нашлось даже полулюкса, пришлось по договоренности с дирекцией ломать стену и из трех номеров сделать один большой, срочно привести все в порядок, из лимузина вынули ванную и втащили наверх через окно (на третий этаж — благо там была лебедка и висела строительная люлька), смонтировали всю сантехнику в угловой комнате, вывели тараканов и мышей, продезинфицировали матрацы (постельное белье и все банное было свое), придали помещению вполне жилой и даже благоустроенный вид.
— …а вас все нет и нет, — захлебывался Голосковкер, у него явно отлегло от сердца.
— Мы проследили ваш путь, шеф, от рынка до мостков у монастыря, — сказал начальник охраны. — Где же мы вас потеряли? Мы весь ваш путь прохронометрировали по минутам. Нашли и допросили того алкоголика, ну того, что вас за горло взял возле рынка, и старух допросили, и этого одуванчика божьего, который в дачном поселке по самозахвату живет…
— Ты что, мудак, и его обидел?! Да он меня кормил! Лапиков! Срочно к нему! Дашь ему много-много денег. Слышишь? Пять тысяч. Не меньше, Лапиков! Нет, дай десять!..
Уд разнервничался. Голосковкер, чтобы немного разрядить обстановку, сказал с улыбкой, что телохранители искали его даже на кладбище.
— Пошли искать в казино, но оказалось, что в городишке нет ни одного казино и ночного клуба. Верный признак, шеф, что не водится здесь веселая, то есть лишняя копейка… В общем, вас искали где угодно, но только не у стен монастыря, где у монахинь купальня.
Голосковкер хотел изобразить игривую улыбку, но напоролся на холодный взгляд.
— Давай к делу.
Имиджмейкер протянул ему листки с наброском завтрашней речи перед избирателями.
— Хорошо. А сейчас оставь меня.
Когда тот ушел, Уд незряче взял один из листков, заглянул, напал на подчеркнутую строчку: «Задержки с выплатой зарплат и пенсий — это позор партии власти».
И наутро уже в Доме культуры Уд с трибуны произносил свою речь:
— …в то время как везде в мире трудящиеся борются за повышение пенсий и оплаты труда, у нас в России люди борются за выплату хоть какой-нибудь зарплаты, хоть какой-нибудь пенсии… — Уд сделал маленькую паузу, обвел взглядом неполный зал. — Но я, дорогие мои, не поленился и зашел рано утром в ваш архив и почитал про историю вашей прядильной фабрики. Вы сами знаете, что Товарищество мануфактуры основал с тремя миллионами капитала купец Асигкрит Яковлевич Балин. Вот я вижу в этом зале немало старых людей. Может быть, кое-кто помнит, что на лугах товарищества тут, за рекой, паслись два огромных стада коров по нескольку сот штук в каждой, и они принадлежали рабочим и служащим товарищества. Вот так, товарищи! Сейчас у нас подражают капитализму. А старые русские предприниматели давно понимали, что чем больше вложишь в работника, тем больше от него получишь.
По залу прошел негромкий гул одобрения, раздались разрозненные хлопки.
— У вас будут бродить за рекой тучные стада коров! — провозгласил он с артистическим пафосом. — У вас будет все! — Он опять обвел взглядом зал. — И запомните: я буду заботиться обо всех. Я буду честным президентом и для тех, кто проголосует против меня. Они тоже мои.
Последняя фраза из речи в городе Южа вошла в его «Обращение к нации», которое было опубликовано в последний день предвыборной кампании, за сутки до голосования.
После выступления Уда кое-кто потянулся к выходу, но тут в зале погас свет, на сцену упал прямо сверху, с колосников (на невидимом капроновом тросе) какой-то полуголый человек в черных шароварах. Обнаженные участки тела были у него разрисованы как бы в виде членисто-пунктирных суставчиков скелета. Это был скандально известный полусумасшедший певец по прозвищу Тарантул из рок-группы «Череп Йорика». С первых секунд его выхода имиджмейкер понял, что его нельзя было брать в группу поддержки. Для Петербурга, Москвы, Красноярска — он годился, но не для этого региона… Зрители смотрели на происходящее молча и смирно, хотя обычно на концертах Тарантула стоял вой и первые ряды срывались к эстраде, чтобы дергаться, подпевать, качаться, визжать…
Минут через десять Тарантул уже впал в фирменное неистовство. Во время исполнения своего хита «Мама, мама, меня любил дебил» он откусывал головы у живых цыплят, выплевывая их в специальный ящик, испражнялся за невысокой ширмочкой, на которой был нарисован череп (надо думать, бедного шута), а в финале он из какой-то емкости достал настоящих тарантулов, облепил ими свою грудь, упал на спину и начал извиваться в психеделических корчах. Казалось, он потерял над собой контроль, но когда пополз занавес, Тарантул вдруг вскочил и вполне впопад диким голосом закричал в микрофон, чтобы все голосовали «за клевого — угарного — русского — мужика — Уда-а-а Кич-хо-ко-ва-а-а…».
У выхода стоял грузовик с откинутыми бортами, где всем выдавались пластиковые бутылочки в виде богини Ники в придачу к флажкам с портретом кандидата. Портрет был взят с разворота стильного журнала «Эль», на нем у Уда очень откровенная улыбка, как бы персонально адресованная всякой женщине, которая смотрит на него. Мужики, глядя на него, тоже испытывали удовлетворение от принадлежности к одному с ним полу. Детям он внушал чувство благодарности за их счастливое детство. Сиротам — надежду на усыновление. Одиноким — мысль, что, вот, видите, вы не одни, я с вами…
5
Я не блядь, а крановщица.
И. Бродский. Представление
После встречи с избирателями в Доме культуры Уд коротал время в наскоро оборудованном люксе, без интереса глядя по телевизору прямую трансляцию выступления своего соперника — кандидата от левой оппозиции. Опять эта забубенная правильность, эти речи про свободу, равенство и братство.
Вдруг Уд встрепенулся и замер, подобно коту, который скучал и внезапно услышал шорох за отставшими обоями. Уд инстинктивно обратил лицо в нужную сторону, к окну, и увидел, что в оконном проеме на люльке стояла девушка в спецовке и с большой кистью. Этой кистью она, макнув в ведро, водила по стене фасада. Макала и водила. Макала и водила. Уд успел заметить, как из его сознания испаряются все наставления имиджмейкера о воздержании на период предвыборной кампании. Испаряются вместе с самим сознанием. Но от девушки исходил безвкусный аромат невинности. И ему сразу полегчало. Все задние мысли ушли куда-то туда, где им и место. Как будто кто подгадал, из гостиничного репродуктора полилась красивая успокаивающая музыка. Уд шагнул из окна на люльку, взял из рук девушки кисть, поставил в ведро, затем обхватил девушку за талию и ввел в люкс. Девушка удивительно послушно и доверчиво последовала за ним. Уд поставил ее посреди люкса и снял сначала заляпанную краской брезентовую куртку, потом такие же заляпанные краской брезентовые штаны. Девушка машинально подставляла руки и переступала ногами. Ее будто заворожили. Брезентовые брюки, обломившись, остались топорщиться на полу. Уд взял девушку за руку и повел в ванную, которую еще раньше приготовил для себя, она была с водой, огромная, состоящая из керамических самонагревающихся разнотемпературных плиточек, способных вибрировать (ванна была оснащена компьютером, это была та ванна, которую слуги демонтировали в лимузине «линкольна» и быстро установили в номере). Уд взял с полки пенообразующую жидкость для ванн и влил в дымящуюся воду три четверти бутыли. Поверхность сразу стала покрываться воздушными лопающимися пузырьками. Через полминуты над водой уже набухала высокая розовая шапка пены, она подрагивала пустотелой ажурной плотью, что привело девушку в детский восторг, она вдруг сама быстро сбросила майку и трусики, отложила в сторонку носочки с видимым намерением потом их простирнуть, и, сжавшись всем телом от насладительного предвкушения, ступила в розово-пенный благоухающий рай, присела и скрылась по пояс, потом плеснула себе ладошкой на грудь, вскрикнула, медленно поползла вперед ногами вглубь, вытянулась во всю длину ванны, задрав подбородок, блаженно жмурясь, сразу покрывшись испариной, обволакиваемая чистым, свежайшим пахучим паром; так пролежала она с минуту, не обращая на Уда внимания. Подняла над водой ногу с шапкой неверной колыхающейся пены на подъеме, хихикнула, подрыгала, подвигала лодыжками, — ком пены нехотя, хлопьями, с оттяжкой сполз в ванную.
