Нет, родители Мишу, конечно, жалели, это уж чего зря на людей грешить, ну, родной сын, все такое, но на это несчастье они отреагировали должным образом. Они не стали ожидать, хорошо или плохо пойдут дела без почки, и, чтоб на старости лет не быть одинокими, если дела пойдут плохо, сразу завели себе еще и дочь Марину. И понятно, все родительское внимание переключили на девочку, ну, младшенькая ведь, все такое, к тому же надежда в старости, это все понятно.
Нет, девочка хорошая. Самостоятельная и уверенная в себе крепышка. Правда, с соседями не здоровается. Но это ладно, подрастет, сама разберется, с кем стоит здороваться, с кем нет, это ладно.
Да, но что характерно, Миша что-то такое считал, сестренку родители любят, и она для них буквально свет в окошке, а его нет, не любят. И, видать, обижался.
Вот такой, значит, семейный расклад.
Дочка отца только радовала, а сын не только радовал (учится хорошо, скоро начнет зарабатывать и навсегда соскочит с отцовской шеи), но и огорчал своим внешним видом.
И как ты его ни просишь, ну не позорь ты родителей, приведи голову в божеский вид, все горох в пустую стену. И Василий Павлович не раз грозил сыну: не пострижешься добровольно, я тебя оболваню, будешь, к примеру, спать, и я тебя оболваню.
И вот как-то летом решил Василий Павлович обещание выполнить. Ну, обычно Миша приходил поздно (если лето, то отчего и не поболтаться с друзьями), но тут как-то пришел раненько, малость послушал музыку и затих. Спит, сообразил Василий Павлович. Да, а жена в это время стирала в ванной. Он вооружился ножницами и приоткрыл дверь в комнату сына (нет, хорошо живут люди, три комнаты на четверых, и у паренька своя комната), дверь чуть пискнула, и Василий Павлович малость попроклинал ее и ругнул себя — ведь собирался смазать петли, но поленился. Ну, ладно. Сын лежал в трусах и в майке, вытянув руки по швам. Он спал. Одеялом он не накрывался — ему жарко. Василий Павлович решил проверить, спит ли сын, и он на цырлах прошелся по комнате. Да, а ножницы в руке, рука за спиной, такая была заготовка: если сын спросит, чего надо, батя, ответит, ножницы ищу, ага, вот они, руку протянет к столу и покажет ножницы — ага, вот они. Но сын спал. Василий Павлович, значит, на цырлах подошел к окну, штору зачем-то отодвинул, ну, любопытно вроде того человеку знать, что там за окном. А за окном известно что — белые ночи разливаются, ну, если июнь стоит повсеместно. Сын спал.
Да, надо подчеркнуть, Василий Павлович был трезвый. Ну что стеклышко в космическом микроскопе, и это надо подчеркнуть. И он осторожно, чтоб не стрельнул ни один суставчик, опустился на колени перед койкой сына и протянул руку с ножницами к волосне. Понятно, на что рассчитывал: всего остричь не удастся, сын проснется, а вот отхватить клок и оболванить так, чтоб сыну некуда было деваться помимо парикмахерской — это да. Даже и дыхание задержал. Волновался. Он понимал: если сын проснется, крик будет большой. Когда клок отхватит, тогда другое дело, можно и потерпеть ругань сына. Что Миша не осмелится поднять руку на отца, Василий Павлович не сомневался. И он чикнул ножницами и отхватил клок у шеи.
И только хотел чикнуть еще раз, как заметил, что сын смотрит на него. В том и дело, что сын, не шевелясь, смотрел в упор на отца. И не спросоня смотрел, но ясным взглядом. Так смотрят на какую козявку, к примеру божью коровку, а интересно знать, что ты сейчас еще сделаешь, и этот ясный взгляд обозначал, что сын все понял про отца, и Василию Павловичу вдруг стало так стыдно, словно его застали за кражей или за каким поступком из жизни человека, и он совсем лишился понимания от этого стыда, и уже вовсе не понимая, что делает, бросил ножницы на пол и сдавил двумя руками горло сына. И не отпускал.
И что характерно, сын очень странно повел себя. Он как бы смирился, что отец сейчас его задушит. Более того, он как бы ожидал, что отец когда-нибудь задушит его, и заранее смирился с этим. Иначе не понять, почему он повел себя таким нездоровым образом: не отбивался и не трепыхался, и это, признать надо, очень странно. Всякий человек, а тем более человек молодой, все же недовольно отбивается, когда его душат. Василий Павлович потом говорил, если б сын его пнул, он враз бы пришел в сознательное понимание.
Но в том и дело, что Миша лежал, смиренно вытянув руки, словно бы это и не сын родной, а восковая кукла из музея. И он вдруг захрипел. И Василий Павлович враз пришел в сознательное понимание и разжал руки. И склонился над сыном — тот не дышал. Да, удавил родного сына. И Василий Павлович дрожащим голосом окликнул: Миша, Миша, а тот ни гу-гу.
Василий Павлович бросился в большую комнату и дрожащей рукой набрал ноль-три, «скорую помощь» то есть, но там было занято и занято, гады, ругнулся Василий Павлович, человек умирает, а у них занято и занято, и он бросился к сыну, влетел в комнату и увидел, что сын смотрит на него, тебе чего, спросил зло, все ли в порядке, хотел узнать, ну ты, батя, совсем офигел, совсем ку-ку, влетаешь в комнату, когда я сплю.
Жив, радостно отлегло.
И он сидел всю ночь на кухне и лупил папиросу за папиросой, и все понять не мог, что же такое с ним случилось.
И что интересно: Миша в дальнейшем никак не обозначал, что помнит, как отец давил его. Ни матери, ни сестре ничего не сказал. Даже не спросил, почему на полу ножницы и клок волос. Прическу строил так, чтоб не было видно оболванивание.
А Василий Павлович с той поры все мается: помнит Миша, что отец чуть было не задушил его, или думает, что это ему приснился страшный сон.
Чтоб не позориться, Василий Павлович никому эту историю не рассказывал. Рассказал только своему близкому другу. Знаешь, друг Митя (его друга Митей зовут), знаешь, друг Митя, мне теперь всю жизнь маяться, помнит Миша или нет. А если помнит, то к старости, случись нам жить вместе, он меня придушит. Он меня придушит, друг Митя, и будет прав, и жить дальше мне никак не можно.
Денис Ильин
Нет, правда, странная история: молоденький и симпатичный паренек любит женщин исключительно старше себя. Конечно, не тридцать пять лет разницы, это все-таки слишком, а вот лет десять-пятнадцать. Да, Денис Ильин — симпатичный паренек. Светлолицый. Легкая кость. И походка как бы летящая, ну да, если легкокостный.
А надо сказать, все имеет свои зацепки, начала и последствия. Широко говоря, из ничего ничего и не бывает. Когда Денис появился на белый свет, родители его только-только техникум кончали. То есть очень молодые. Как они растили сына — вопрос второй, тут главное — времени на сына у них всегда было в обрез. Нет, конечно, младенец был кормлен и поен — с ними тогда бабушка жила (ну, мать отца). Но у них было так устроено сознание жизни, что вот нам мало среднего образования, а нам надо непременно что-нибудь более высшее. Иначе, подумаешь, нет в жизни счастья. Сперва заочно — лет шесть-восемь — учился отец, а потом мать. Оно и понятно — разом не потянуть. То есть дружная пара: сперва жена помогала мужу чертежи чертить и задачки считать, а потом он ей. И, понятно, все свободное от работы время было направлено не на сына, а на учебу.
Хотя поверить в это не так-то и просто. С другой-то стороны, важно ли, как было на самом деле; мамулька, может, в сыне души не чаяла, но тщательно это скрывала. А важно, как считал сам Денис. А вот он как раз уверен был, что мать его не любит, отец еще так-сяк, а мать нет, она меня не любит. И он обижался. И не скрывал этого. На отца обижался менее — постоянно занят, глава семьи, много работает, а на мать как раз обижался.
Как Денис учился? А нормально учился. Напомнить надо, светлый такой, легкокостный паренек. Книжки читал. Да, и рисовал хорошо. И друзья у него были не гопота, а хорошие ребята. Чтоб там чрезмерное питье или дрянь какую нюхать — этого ничего не было. Вперед забегая, все друзья выучились. Не выучился только Денис.
Тут так. Он как раз в последний класс пошел. А мать с отцом в это время завели ему братика. То есть мы учились, пробиваясь по свирепости окружающей жизни, и теперь заведем еще одного ребеночка. На пожилые годы. И этот будет — уж точно наш. Потому что если сейчас Денис взбрыкивает и не ладит с нами, то в пожилые годы рассчитывать на него не приходится — это точно.
