Далеко-далеко, за морями, за лесами и ещё за высокой горой, в маленьком городе на опушке бора жили два брата художника.
Младшего брата звали Добрый Художник.
А старшего — Злой.
Провёл старший брат чёрной-пречёрной краской черту. — Всё, что по эту сторону, моё!— сказал он младшему. Видишь: ему досталась большая половина комнаты. И большая половина окна!
И большая половина леса, который виден в окно!
И большая половина звёздочек, которые горят над лесом!
Стал Добрый Художник рисовать на листе бумаги картинки и буквы для азбуки: «А»... «Б»... «В»... Поглядел, а часть листа попала за чёрную черту к Злому брату.
Плохо, да что поделаешь!..
Работает Добрый Художник, рисует.
К вечеру холодно ему стало, руки совсем замерзают.
Пошёл он в дремучий лес — хворосту набрать и печку протопить.
Идёт он чащобой. Деревья трещат от мороза.
Темно.
Холодно.
Страшно.
Идёт он, идёт и вдруг слышит дрожащий голосок:
— Простите, пожалуйста, но я зз... а... мм... е... рр... ззз... аю...
Оглянулся Добрый Художник, а в сугробе под ёлочкой Ёжик.
Плохо бедняге: шубка заледенела, щёки побелели от мороза.
Ёжик-Ежище — Чёрный носище... Знаете, когда Ёж возвращается из лесу в нору, он снимает колючую шубку, вешает её на гвоздик и надевает мягкую пижаму.
И когда Ежата возвращаются из леса в нору, они тоже снимают колючие шубки и надевают мягкие пижамы.
Но когда Ёж выходит из норы в лес, он никогда не забывает снять пижаму и надеть колючую шубу.
И Ежата тоже никогда не забывают. Колючки защитят и от лисы и от волка!
А от мороза трескучего? От ветра ледяного?
Нет, от мороза и ветра они не защитят!
...Пожалел Добрый Художник Ёжика и положил за пазуху: пусть бедняга отогреется.
Положил он его на грудь и укололся больно-пребольно.
И сразу почувствовал: что-то странное творится кругом.
Будто бы он спит, но с открытыми глазами.
И будто бы тепло стало в лесу.
Ели и сосны стряхнули снег, похлопали мохнатыми лапами, взялись за руки, окружили Художника, ведут хоровод, и маленькая ёлочка тихо приговаривает:
—Не бойся. Ничего страшного не случилось.
—Ничего не бойся!— вслед за ёлочкой повторяет мудрый старый пень в белой высокой шапке.— Просто-напросто ты стал Волшебником. Так бывает с каждым, кто в зимнюю стужу, в морозную ночь повстречает Ежа-Ежище — Чёрный носище и согреет его.
—Что же мне делать?— спросил Добрый Художник, который всё-таки очень испугался.
—Будь осторожен!— десятками голосов ответили ели, и сосны, и лесной ветер.
Синие подснежники на секунду выглянули из окошек снежных сугробов — своих домов, тоже сказали:
—Будь осторожен!— и снова скрылись в сугробах.
—Будь осторожен! — проскрипел старый пень в снежной шапке.— Помни, это нелегко — быть настоящим Добрым Волшебником.
Очнулся Художник, а он уже дома.
В печке горит хворост. Тепло. На столе недорисованная азбука.
«Неужели мне всё только приснилось?»— подумал он.
Глядит, а из рубашки ежиные иглы торчат.
Положил он иглы на стол; это уже не иглы, а цветные карандаши.
Один, серый, карандаш укатился за чёрную черту — к Злому Художнику. Тот его цап-царап.
—Мой!— говорит.— Не отдам!
Добрый Художник сразу догадался:
Это не простые, а волшебные карандаши! И всё, что нарисуешь волшебными карандашами, будет живое!
И подумал он:
«Нет у меня доченьки. А какая уж жизнь без дочурки! С кем посмеёшься? Кому порадуешься? Кому сказку расскажешь?»
И решил он: «Дай нарисую я себе маленькую доченьку. И назову её Ёженька».
Взял и нарисовал.
Вот какая девочка получилась! Синеглазая, рыжая, с бантом — славная.
Славная-то славная, только капризная немного.
Огляделась Ёженька и захныкала:
—Ску-у-у-учно!
И Художник чуть не плачет: жалко ему доченьку!
Подумал он и нарисовал море: спокойное, весёлое.
И небо нарисовал — ясное, без облачка.
И нарисовал Ёженьке шапку — золотую, как корона.
И лодку нарисовал — настоящую, из спичечной коробки.
И мачту. И парус из розового лепестка.
И дал Ёженьке в руки синий воздушный шар.
И сказал дочке:
—Катайся по морю. Не скучай. А я отнесу азбуку в школу. А то дети всё спрашивают, как пишется «А», и как пишется «Б», и как пишется «В».
И он ушёл.
Злой брат уже тут как тут.
—Ага! Попалась!— закричал он страшным голосом и — р-раз!— распахнул окно.
А на дворе бушевала буря. Ворвался ветер в комнату.
Завертелось всё, закружилось. Одеяло летит, как птица крыльями машет. Лампочка под потолком раскачивается, как колокол: динь-динь, динь-динь...
Забурлило и нарисованное море.
Выше, ещё выше поднимаются волны. Вот какие страшные белые гребни на них! Того и гляди, лодка утонет. Уже и мачту сломало, и парус сорвало.
Уже и не видать лодки среди волн.
—Ага! Попалась!— ещё раз страшным голосом закричал Злой брат и от радости подскочил до потолка.
Вот какую он шишку набил себе на макушке!
—Конец тебе, глупая маленькая Ёженька!
Он очень не любил маленьких детей, этот Злой Художник.
Старший брат так страшно и громко закричал, что младший, хотя и был далеко, услышал и сразу прибежал домой.
Море бушует ещё сильней.
«Всё пропало,— подумал Добрый Художник,— нет больше моей золотой Ёженьки!»
И только успел он это подумать, из-под потолка раздался голосок:
—Ау! Я тут! Спасай меня! Ой! Ой! Спасай меня скорее!
Взглянул Добрый Художник вверх и видит: над гребнями волн летит Ёженька, уцепившись за свой воздушный шар.
Но волны уже бьются о потолок: бум! бум!— и брызги, во все стороны.
Ветер всё сильнее. Ещё немного — и он вырвет шар из Ёженькиных рук.
—Держись, Ёженька!— крикнул Добрый Художник, бросился в самую пучину, волшебным карандашом разгребая волны, и одним движением нарисовал остров среди океана.
И нарисовал на острове три пальмы: одна пальма шоко-ладно-пирожно-конфетная, вторая — морожено-пломбирная.
А третья пальма аптечная.
Мало ли что приключится: вдруг Ёженька перекупается, или ушибётся, или слишком много конфет съест!
А Злой Художник пристроился рядом, прикрылся ладонью и рисует ужасные ужасы.
Он уже нарисовал своим серым карандашом одного... двух... трёх людоедов, чтобы они поймали Ёженьку и съели.
А Ёженька подлетела к острову и опустилась на него.
Стоит, смотрит и радуется солнцу, пальмам, жёлтому горячему песку под ногами и синему небу над головой.
Нарисовал Добрый Художник трёх братьев Ёженьке. Трёх храбрых ежей, чтобы они защищали сестричку.
Первого, самого большого и сильного,— Старшего Ежа.
Второго, поменьше,— Среднего Ежа.
И ещё третьего, самого меньшего,— Маленького Ежа; надо же Ёженьке кому-нибудь рассказывать свои секреты.
И каждому дал щит. Он жалел Ёженькиных братьев.
И каждому нарисовал сердце.
Старшему Ежу — золотое: сильное и горячее, как солнце.
Среднему Ежу — синее: верное и широкое, как море.
А самому маленькому — зелёное: доброе и ласковое, как трава.
Иначе ежи были бы бессердечные.
И ещё одно сердце, яркое, как радуга, он нарисовал про запас; это сердце он спрятал на верхушке конфетной пальмы.
