- Но что же произошла? - Брови у Смирнова сдвинулись на переносице. Он сказал, сдерживаясь, хотя едва уловимые нотки обиды слышались в его голосе: - Если я не должен знать об этом, разумеется, не говорите. Я зашел только сказать, что товарищи ждут приказа.
Азизбеков теперь уже владел собой.
- Григорий Савельевич, придется на время отложить налет...
- А это почему же?
Снова воцарилась тишина. Азизбеков машинально чертил чайной ложечкой узор на столе.
- Вчера ночью... на Биби-Эйбате... стреляли в нашего друга... Ханлара... Раны смертельные.
- Стреляли в Ханлара? - переспросил Смирнов и поднес руку к вороту рубахи, как будто ворот душил его.
- Кто стрелял?
- Кто? Враги...
Григорий Савельевич стиснул зубы. Лицо его гневно нахмурилось.
- Вот видите? Когда я говорил "вооружайте рабочих", некоторые товарищи иронически называли меня террористом. Что же получается теперь? - Наемные убийцы стреляют из-за угла. Выводят из строя наших лучших товарищей. В прошлом году убили Петра Монтина, теперь посягнули на жизнь Ханлара... Ах! Смирнов ударил себя кулаком по колену. - Такой парень, такой парень! Душа-человек! Умница! Жизнь в нем ключом била.
- За какое бы дело он ни брался, все делал умно, горячо, со страстностью, - сказал Азизбеков.
- Двадцать два года! Всего двадцать два года... Смирнов вскочил и начал ходить по комнате. Он был вне себе от горя. Лицо его отражало скорбь и гнев.
Если бы позволяли обстоятельства, он побежал бы от Азизбекова прямо в больницу, к постели своего верного друга Он исполнял бы все его желания и без сна и отдыха дежурил в его палате. Но что мог он поделать, если, по словам Азизбекова, больница, в которой лежит Хан-лар находится под усиленным наблюдением полиции?.. - А о его здоровье я справился у знакомого врача, объяснил Азизбеков.
Григорий Савельевич тяжело вздохнул. Плечи его опустились. Он не мог ничем помочь Ханлару, и оттого ему было особенно тяжело. Он боялся не того, что его арестуют, а того, что своим арестом подведет организацию, которая поручила ему - серьезное дело. "Если бы я спросил Ханлара, он сам сказал бы: "Иди и исполняй свой партийный долг". Так он понимает дружбу, и только так я ее понимаю", - подумал Григорий Савельевич.
- Если вам удастся побывать у него, передайте от меня привет, попросил он Азизбекова. - Он хорошо знает, что мы не принадлежим себе. А пока и я, и моя группа будем ждать вашего решения о налете на тюрьму.
Азизбеков проводил гостя и вернулся к себе в кабинет. В дверях показалась тетушка Селимназ.
- Сынок, не относись ко мне только как к своей старой, глупой матери. Я твой друг, с которым ты можешь всем поделиться. Что ты от меня скрываешь? Что удручает тебя?
Азизбеков вздрогнул. Он понял, как трудно скрывать то, что на сердце, от любящего взора матери.
- Ничего не случилось, мама, - ответил он ласково. - Ничего особенного не случилось...
- Разве я не вижу? На тебе лица нет!
- Я просто устал, мама. Налей мне еще чаю. Только покрепче...
Прежде чем расстаться с друзьями после встречи в мечети, Азизбеков условился с Алешей Джапаридзе увидеться через три дня в семь часов вечера в столовой биби-эйбатского нефтяного общества. Здесь изредка проводились рабочие собрания. Тут же была явка подпольной организации большевиков.
Биби-Эйбат - один из старейших нефтяных районов Баку. Биби-эйбатские промыслы, расположенные в пяти километрах к югу от города, на полукруглой цепи холмов, окаймляющих тихую бухту, давно стали центром революционного движения бакинского пролетариата.
Здесь партия большевиков сколачивала могучий отрад борцов против буржуазии и царского самодержавия. Здесь разрабатывались планы политической борьбы с меньшевиками и националистами, издавались листовки и статьи, которые впоследствии золотыми буквами были вписаны в историю большевизма.
Хотя Биби-Эйбат часто подвергался жандармским налетам, но подавить революционный дух рабочих-нефтяников было не легко. Понятные рабочим большевистские прокламации, мощные забастовки, проводимые под руководством партии, сотрясали не только весь город. Отзвуки их докатывались до самых отдаленных уголков необъятной России. Недаром Владимир Ильич Ленин назвал участников этих памятных выступлений "последними могиканами массовой политической стачки".
Вацек, Боков, Ханлар Сафаралиев и другие передовые рабочие, на которых опиралась партийная организация в годину бурных классовых столкновений, выросли и закалились здесь, на биби-эйбатских промыслах. Здесь проходили они школу большевизма.
Коба любил Ханлара, как любит учитель своего способного и прилежного ученика. Несмотря на свой горячий характер, Ханлар всегда терпеливо доводил до конца порученное ему дело. И когда отчитывался перед партийной организацией, всегда радовал достигнутыми успехами. Хотя по-русски Ханлар говорил не совсем свободно, но сопровождал свой рассказ такими выразительными жестами и мимикой, что Коба понимал его с полуслова.
Впервые Азизбеков увидел Ханлара на собрании в столовой биби-эйбатского нефтяного общества. Он заметил, что Коба очень внимательно слушает Ханлара, и начал приглядываться к молодому рабочему, и вскоре Азизбеков понял, почему Коба относится к Ханлару с таким вниманием. На примере Ханлара Сафаралиева отчетливо видно было, как быстро зреют революционные силы азербайджанского пролетариата.
За несколько месяцев, Ханлар вырос, из рядового революционера превратился в вожака.
Во время конфликта с нефтепромышленниками он об-наоужил острое политическое чутье, умение находить правильное решение тогда, когда приходилось действовать самостоятельно. Все это радовало его товарищей по партии, вызывало ненависть управляющих и хозяев.
Азизбекову известны были все подробности забастовки, которую организовал и провел Ханлар на промыслах общества Нафталан. Не все члены стачечного комитета предполагали тогда, что забастовка на одном промысле перерастет в мощное забастовочное движение всего района. Забастовка началась в середине сентября. Рабочие бросили работу в один и тот же день и час. По сигналу Ханлара собрались вместе, чтобы организованно идти к управляющему.
