- Назад! - кричал он. - Назад! Кто ты такой? Мы пропускаем только своих рабочих!
Ваня весело засмеялся, показывая белые зубы. Он пытался обернуть этот разговор в шутку:
- Ты что, дурак? Против солидарности пролетариев?
Видя, что Ваня напирает и вот-вот пройдет во двор, поднятый им на смех, рабочий электростанции закричал, продолжая загораживать дорогу:
- Не пропущу! С каких пор ты стал поклонником товарища Троянова? Уж я - то знаю тебя! Тебе бы только проскочить. Сразу поднимешь шум! Назад1! Не проведешь меня!
Захоти Ваня - он проскочил бы в ворота. Но ему надо было дождаться Кобы, и он хотел еще раз проверить, стоят ли на своих местах люди, которые должны охранять подпольщиков-большевиков от назойливых сыщиков. Поэтому он повернул обратно, отошел в сторону и оглянулся. Коба все еще не показывался.
Вдруг кто-то окликнул Ваню. Со стороны моря приближалась какая-то тень. Ваня всмотрелся и узнал одного из дружинников.
- Коба уже здесь, - шепнул он на ухо Ване. - Сказал, что в ворота не пойдет. Ищет, откуда бы пробраться без шума.
И в самом деле, Коба явился за несколько минут до назначенного срока. Он прохаживался по тропинке и выбирал место, где легче всего можно было перемахнуть через высокий забор.
Ваня поздоровался.
- А, это ты, Ваня? - спросил Коба, приостановившись, - Началось уже собрание?
Ваня вкратце рассказал ему обо всем, что видел и слышал у ворот, и пошел за Кобой, который, осторожно выбирая в темноте дорогу, дошел до того места, где ограда спускалась к самому морю.
- Вот тут мы и перелезем! - сказал он. - Здесь не очень высоко. Ты, Ваня, поднимись первый. Оттуда по-поможешь подняться и нам.
Ваня шепнул дружинникам:
- Ребята! Будьте начеку!
Рабочие вмиг подняли Ваню на ограду. Он уселся там поудобнее, протянул руку и помог сначала Кобе, затем пожилому рабочему, который шел с ними на собрание. Все трое они спрыгнули на ту сторону, а остальные, повернув обратно, разбрелись по дорогам, которые вели к станции со стороны города и Биби-Эйбата.
А собрание на электростанции было уже в полном разгаре.
Держал речь Троянов.
Рабочие с недоумением и веселым любопытством смотрели на оратора, изумлявшего их актерской жестикуляцией и умелой модуляцией голоса, который то поднимался до истошного крика, то падал до едва различимого топота. Только техники, инженеры и мастера, сидевшие в первых рядах, изредка бросали одобрительные реплики.
Троянов был в простой рабочей куртке, держал в руках не шляпу, а фуражку. Длинные волосы густой гривой падали на плечи. На лице проступала колючая щетина: чтобы выглядеть попроще, Троянов не побрился. Пытаясь найти контакт с рабочей аудиторией, он нарочито пользовался грубоватыми выражениями и простонародным жаргоном. Он горячился, повышал свой пискливый тенорок до крика, но чем больше горячился, тем меньше, пожалуй, верил в успех своего выступления.
Вдруг Троянов оборвал свою речь на самой высокой ноте. Правая рука, которой он размахивал в такт словам, бессильно повисла. Оратор побледнел. Рабочие-стали оглядываться назад, по залу прошел шелест.
В дверях стоял Сталин с товарищами. Видимо, никто не ждал их появления.
- Что же вы умолкли, господин Троянов? - язвительно спросил Ваня. - Вы с таким увлечением говорили... продолжайте, пожалуйста!
Насмешку в его голосе уловил не только оратор, новее, кто сидел в этом узеньком и длинном зале. Наступило замешательство. Откашлявшись и постучав и ля порядка по столу, председатель попросил:
- Мы слушаем вас, Илья Самойлович!
Трояноз зачем-то снял пенсне, поблескивавшее при электрическом свете. Сделав над собой усилие, он неуверенно продолжал речь. Наконец он немножко оправился, снова напялил пенсне и, глядя то на первые ряды, то па тех, кто стоял в дверях, сказал патетически:
- Насколько смешно и грустно пичкать умирающего больного всякими обещаниями вместо лекарств, настолько же смешно и грустно разглагольствовать перед голодающими рабочими о каком-то счастливом будущем. Мысль о всеобщей рабочей стачке - это выдумка кучки интеллигентов, не знающей нужд и лишений жизни рабочего класса. Что мы приобретем в результате стачки? Ничего, кроме вреда! Поднимдя рабочий класс на всеобщую стачку, мы только толкнем его под удар жандармерии. Вы помните события четвертого года? Тогда революция шла на подъем. Тем не менее царское правительство расправилось с рабочим классом. Теперь революция отступает. И речи не может быть о политической борьбе. Отстаивать сейчас идеи социальной революции - значит вовсе утратить чувство реальности, стать на позиции беспочвенного фантазерства. Вот почему мы против забастовки!
Эффектным жестом Троянов сбросил пенсне и выкрикнул заключительные фразы. Послышались жиденькие хлопки.
Председатель обвел глазами аудиторию и весьма неохотно спросил:
- Кто просит слова?
Выступило еще три человека. Все они поддерживали Троянова. Последний оратор сказал:
- Позиция промышленников сейчас очень крепка, Если в нынешних условиях мы призовем рабочих к забастовке, мы добьемся только того, что еще более ухудшим материальное положение рабочих и обречем их. вместе с семьями на голод.
Председатель снова спросил:
- Кто еще просит слова?
Никто не отзывался. На лице председателя появилось выражение успокоения. Видно было, что у него от души отлегло. Но в это время Коба негромко сказал:
- Может быть, разрешите мне сказать несколько слов?
Председатель помедлил с ответом. Он знал, что Коба пришел на собрание не для того, чтобы быть молчаливым свидетелем происходящего. И для него не было неожиданностью, что Коба просит слова. Но все же...
Не дожидаясь ответа, Коба неторопливо прошел вперед.
- Если я не ошибаюсь, - спокойно звучал его глуховатый голос, - Троянов здесь пытался выдать себя за друга рабочих. Зря, однако!.. Давно доказано, что зубатовцы и гапоновцы являются злейшими врагами народа!
- Говорите по существу, товарищ! - оборвал его председатель и сделал строгие глаза. - Только по существу... Из зала послышались голоса:
- Не мешайте говорить! Пусть говорит!
В передних рядах закричали:
