Фото автора

— Плохо дело, — сказал я себе на перевале Терс-Агар, бережно поставил кофр с пудовой японской фотоаппаратурой, сбросил рюкзак и повалился на гальку. Был черный понедельник — 13 сентября. Сыпала редкая ледяная крупа. Снег на ближних склонах лежал синий, как снятое молоко.

Олег Макаров ходил вокруг меня. Он ходил неторопливо, но я все равно чувствовал, как не терпится ему помчаться дальше. Здесь, на перевале, снимать нечего. Сколько часов еще идти до кишлака Алтын-Мазар, где стоит караван, собиравшийся вот-вот выйти к зимовщикам на леднике Федченко — неясно. А я лежу на гальке, и вид мои говорит сам за себя.

Макаров рвался вперед. Только тактичность коренного ленинградца мешала ему сказать все, что он думает обо мне. А мне было все равно, что он думает.

«Тутек, наверное, — думал я вяло. — Горная болезнь. Это все Кара-су и сердечность Худойбердиева. И мое легкомыслие».

Из Дараут-Кургана — поселка в Алайской долине до урочища Кара-су довез нас на машине директор совхоза «Чон-Алай» Худойбердиев. В Кара-су нас должны были ждать лошади и проводник из Алтын-Мазара. Радиограмму на метеостанцию «Алтын-Мазар» мы дали еще вчера.

Ни лошадей, ни проводника в урочище, где началась дорога, весьма смутно напоминавшую дорогу, не было. Хуже того, на маленьких пастбищах среди камней не оказалось ни одной юрты. Чабаны, у которых можно было попросить лошадей, откочевали.

— Поспешность — дело шайтана, — покачал головой Худойбердиев. — Зачем торопиться? Спешить надо в трех случаях: когда угощаешь гостя, выдаешь девушку замуж и хоронишь умершего. Вернемся назад. Найдем лошадей. Поедете в Алтын-Мазар послезавтра. Зачем по горам идти пешком? Зачем идти без проводника?

Я посмотрел на Макарова. Лицо его было непроницаемо.

— Надо торопиться, — сказал он сухо. — Караван может уйти без нас. Пусть это будет четвертым случаем.

Макаров был прав. Караван к зимовщикам на ледник Федченко ходит раз в год. Если мы опоздаем сегодня, надо ждать следующего года.

— Хорошо-хорошо, — сказал Худойбердиев и кивнул шоферу. Тот пошел к машине и вернулся со свертком. В нем были лепешки, вяленое мясо, чеснок. Шофер расстелил платок и каким-то неуловимым движением достал из глубин стеганого халата бутылку.

— Зачем это? А? — поморщился Макаров. — Что за праздник?

Худойбердиев посмотрел на меня и в глазах у него была детская растерянность. Перед этим он только что рассказывал о нашем коллеге, который приезжал в Дараут-Курган, разыскивая одного легендарного чабана. У этого чабана, якобы, пас отару прирученный волк. Коллега не нашел волка, пасущего овец, но, как выразился Худойбердиев, он «снял с лица гостя тень печали». Худойбердиев отправил его к своему младшему брату чабану. И тут уж наш коллега доказал, что никакая неудача не может вышибить из седла настоящего журналиста.

— Палван, — приговаривал Худойбердиев и лицо его становилось задумчивым. — Такой худой, а богатырь. Настоящий палван. Сколько было тостов и все выдержал. Вот это понимаю — журналист…

Макаров сделал вид, что не слышал последней фразы. Что мне оставалось делать? Цеховую честь надо защищать…

Мы попрощались с Худойбердиевым и, растроганные, побрели вдоль правого берега Алтын-Дары. Было тепло и сухо. Подъем почти незаметен. Река весело прыгала с камня на камень.

«Прекрасна наша профессия, прекрасна наша жизнь», — думал я, когда кофр фирмы «Никон», который мы несли по очереди, тащил Макаров.

Потом был затяжной подъем, и я лежал на гальке у перевала Терс-Агар, проклиная себя за легкомысленную защиту цеховых интересов. Шуршащий шум обволакивал меня со всех сторон. Вместо крупы пошел легкий снежок, а я все не мог заставить себя подняться. Не хватало только заночевать на такой высоте без палатки и спальных мешков.

— Надо идти, — мягко сказал Макаров. — Давай рюкзак…

Этого я допустить уж никак не мог: чтобы Олег тащил кроме японских камер и своего мешка еще и мой рюкзак. Я встал на ватные ноги, поднял рюкзак. Мне показалось, что он набит камнями. Шагов через сто высота стала меньше.

В Алтын-Мазар мы свалились сразу после захода солнца. Свалились, как снег на голову, потому что тропинка то и дело терялась и мы скатывались по осыпям куда-то во тьму. В сумеречной воде, заливавшей все вокруг, мы вышли на луг, который после бугров и склонов, показался нам паркетом. На лугу паслись серые лошади и чернело несколько строений.

— Корреспонденты? — спросил нас высокий человек, лицо которого было не разглядеть. — Радиограмму вашу только что получили.

Мы молчали, тяжело дыша.

«Самое смешное во всей этой истории, если караван уже ушел», — думал я.

Макаров думал о том же. Тщательно подбирая слова, он спросил о караване.

— Здесь, — ответил человек — Сентябрь, а плащей — нет. Ватников — нет. Можно идти на ледник без тулупа?

Мы согласились, что идти на ледник без тулупа — не дело.

— О чем в Душанбе думают? А?

На этот вопрос ничего путного мы ответить не могли.

— Ладно, — сказал высокий. — Пошли чай пить.

Он открыл дверь в кибитку.

На кошмах сидели и лежали люди. Они сказали нам обычные слова приветствия и, ни о чем не спрашивая, налили в пиалы черный чай. Сделав несколько глотков, мы начали было путано объяснять, кто мы и зачем пришли в Алтын-Мазар, но старик с очень широкими и очень прямыми плечами остановил нас:

— Завтра, — сказал он. — Зачем сегодня говорить о делах? И завтра будет день.

Это были дни терпения. Мы ждали в Алтын-Мазаре, когда из Душанбе придет «добро» на выход каравана. Все было в тумане, как долина Муксу, в которой мы сидели. Не было известно: а) когда будет погода; б) когда управление гидрометеослужбы «выбьет» вертолет; в) когда он начнет перебрасывать грузы из Джиргиталя на ледниковый «язык»; г) когда эти грузы начнут поступать в Джиргиталь.

Что оставалось делать? Ждали караванщики. Терпеливо ждали мы. Галя — техник-радиооператор — кормила нас жареной картошкой и тоже ждала погоды. Несколько дней назад начальник станции улетел в этот самый Джиргиталь на несколько часов и застрял там. Он рассчитывал вернуться к вечеру, но ни в‘ этот вечер, ни в последующие попасть к себе на станцию не мог: горы плавали в тумане.

Сидим в маленькой чистой комнате метеостанции. Такую подчеркнутую чистоту я встречал только на кораблях да еще на маяках. Галя передает в Душанбе результаты наблюдений и ее сухонькое птичье личико кажется за работой почти красивым. Комната наполнена морзянкой, атмосферными разрядами, всякой радиосуетой.

— То Афганистан мешает. То Ташкент. То Индия, — говорит Галя, снимая наушники. — Будто они рядом, в соседней комнате…

Она улыбается, садится к столу, на котором лежит лист бумаги, исписанный до половины.

— Сестре письмо пишу, — говорит Галя.

— О чем же?

— Хотите узнать? Секретов нет. Читайте, пожалуйста.

«Я живу ничего себе, — писала Галя. — Климат здесь хороший. Почти курорт. Работа, в общем, не сложная. Только ночью просыпаться трудно, когда надо идти снимать показания с приборов. Рядом с нами живут караванщики. Они угощают меня пловом. Скоро караван повезет на ледник продукты. Караванщики весну, лето и осень живут здесь, в нашем Алтын-Мазаре, а на зиму уезжают в город Ош. Они рассказывали мне, что там есть большая скала Тохт-и-Сулеймон — «Трон Соломона», и если у женщин нет ребенка, то надо проползти на животе вокруг вершины этой скалы. Какая-то чепуха, правда?

У нас тут много зайцев. Они совсем не боятся людей. Сидят и смотрят на тебя. Не убегают, пока на них не крикнешь. Саша, мой начальник, рассказал мне, что зимой арыки разливаются, замерзают и можно кататься на коньках, как у нас в Новосибирске. Так что вышли мне коньки. Они лежат в кладовке на правой верхней полке.