На мне тоже был черный камзол, без бриллиантов, конечно, но моя обритая налысо голова сияла не хуже. Такая прическа, точнее, полное ее отсутствие, появилась накануне: я стащила с кухни нож и обкромсала черную шевелюру под корень там, где могла дотянуться. Пришлось Рагару меня брить, хотя он чуть не удушил одним взглядом, когда увидел. Зато никто уже не скажет про меня «миленький».

Матушка куталась в такой же, как у лордов, черно-радужный плащ, но с гербом рода Грахар — орлом, расправившим крылья на вершине скалы. Плащ прикрывал не раз ушитое в боках платье: Хелина страшно похудела. Ради этой встречи она нашла в себе силы подняться, но еле стояла, и сэр Лорган поддерживал ее под локоть.

Роберт Сильный не смог скрыть потрясения, когда увидел, что стало с красавицей королевой в изгнании. Мне показалось, на его высокомерном лице промелькнуло что-то вроде жалости.

Меня оставили на этот раз далеко от переговорщиков, а говорили они, увы, тихо, и я могла только наблюдать за игрой эмоций на королевской физиономии. Наверное, Роберт ожидал, что кланы поднесут ему сына на блюдечке уже потрошеным, потому что побагровел от злости, когда этого не случилось.

Торговля шла довольно долго. Наконец мне подали знак подойти. На мою шикарную лысину король тоже долго любовался.

— В какой же грязи содержат ребенка, если пришлось его брить? И почему этот мальчик — с непокрытой головой, если он мой сын? — с невиннейшей мордой поинтересовался он. — Разве он не знает, что членам моей семьи дарована привилегия находиться в моем присутствии в головном уборе?

— Потому что король забрал эту привилегию у сына, мы не забыли, — невозмутимо отозвался один из лордов.

— А, да, было дело, — усмехнулся Роберт, щелкнул пальцами. — Там кое-чего не хватало.

Один из рыцарей поднес подушку с беретом, при этом его бородатое лицо выражало такое почтение, словно он нес корону. Впрочем, маленькая, вышитая золотом и алмазами корона принца действительно имелась на этом головном уборе — алом, с позолоченным пером. Тьфу, ужас.

Король сам нахлобучил на меня эту гадость, и тут же его сильные пальцы ухватили меня за подбородок и подняли голову. Кожу как обожгло — такой жар шел от его руки. А прищур стальных, холодных глаз монарха не обещал ничего хорошего. Жуткий контраст.

— Почему ты не благодаришь короля, Лэйрин?

— Мне больше нравилась моя старая шапочка, ваше величество, — я рывком освободила голову и тоже зло прищурилась в ответ. — Эта… маловата. Жмет-с.

Роберт расхохотался, положив широкие ладони на пояс с мечом.

— Черт с вами всеми, миледи и лорды! Я принимаю все ваши последние пожелания и забираю этого дьяволенка. Сегодня же.

Сердце чуть не остановилось. Не хочу. Не хочу я. Не так же быстро! Я даже с Диго не попрощалась.

Наклонившись к королеве, Роберт процедил:

— Но сначала я должен убедиться, что в нем нет и следа твоей колдовской силы, ведьма!

Вот интересно, задумалась я, у него же тоже есть какой-то горный дар. Колдовской, между прочим…

Матушка пожала плечами:

— Если бы она была, сир, Белые горы не согласились бы отдать равнинам будущего лорда дома Грахар.

Меня испытывал неприятнейший тип с крючковатым носом и брезгливой гримасой, одетый в парчовую хламиду, обтягивавшую огромное пузо, — сам кардинал, как я потом узнала. Этот милый человек, получив резкий отказ короля на предложение утопить меня для пущей уверенности, чертил мне на лбу кисточкой какие-то знаки и даже пролил предполагаемую королевскую кровь, уколов мой палец освященной молитвами серебряной иглой и капнув каплю крови в чашу со святой водой, и внимательно смотрел, как растворяется капля.

Разумеется, никакой силы во мне не нашли: волей матери я была лишена дара, и постаралась она на совесть. Кардинал был очень разочарован, а Роберт Сильный больше не позволил приблизиться мне к матушке и приказал поставить походные стол и кресла для себя и королевы.

Еще час у них ушел на подготовку договора и указов.

Я стояла рядом с креслом короля и читала из-за его плеча. Хелине дозволялось (вопреки клятве короля, что ноги ее тут не будет) ступить на земли королевства, но только в предгорье. Она (род Грахар) получала право голоса при составлении брачных договоров детей, но ей не разрешалось видеться с дочерьми.

Что касается принца Лэйрина, то король признавал его сыном и наследником, позволял оставаться при матери-королеве не более чем на полгода до совершеннолетия. Остальное время кронпринц должен проводить в королевском доме и постигать искусство управления государством. А после совершеннолетия принц навсегда переезжал в столицу. При мне разрешалось находиться наставнику Рагару и еще не более пяти воинам-вейриэнам — немыслимая уступка.

Когда королева взяла перо, чтобы поставить подпись, я не выдержала:

— Ваше величество, но тут ошибка.

Король поднял бровь:

— Миледи, ваш дикарь умеет читать? Он же еще мал!

— Он учится нескольким языкам, сир, — усмехнулась матушка, прекрасно знавшая, что грамотность среди благородных лиц королевского двора близка к нулю. — Где ошибка, ваше высочество?

— В моем полном имени не указан род матери.

Роберт свел брови, отшвырнул перо, сложив руки на груди:

— Никогда! Либо так, либо никак. Мой наследник не будет носить имя дьявольского рода. Я и без того дал вам слишком много, миледи, хотя вы заслуживаете только костра.

Ох, и возликовала же я — рот до ушей. Никогда!

Матушка обхватила виски ладонями.

— Лэйрин… Прошу вас… Это сейчас так несущественно!

Я устыдилась. Она же на грани обморока, а я тут радуюсь…

Документ был подписан. Белогорье осталось в неприкосновенности, и лорды с вейриэнами, стоявшие стеной, готовой в любой момент двинуться на королевское войско, расслабились. Хелина перевела дух, когда король, поставив печать, тут же представил сопровождавшей его свите наконец-то обретенного сына — кронпринца Лэйрина Роберта Даниэля Астарга фьерр Ориэдра.

Король, когда вез меня ко двору, все поглядывал: потрясен ли горный дикарь, впервые в сознательном возрасте увидевший землю, носившую на языке айров название «Страна городов». А как же! Чуть в обморок не падала от обилия уродливых человеческих лиц, толп нищих в лохмотьях, вони и грязи на улицах городов, выглядевших как сточные канавы.

Путь до столицы, города Найреоса, был мучительным не столько из-за расстояния и походных неудобств, сколько из-за неприглядных картин слишком плотной и грязной человеческой жизни. Городов в Гардаунте действительно было много, еще больше — рыцарских замков, крепостей и лепившихся вокруг них деревушек. От стен одной крепости, возведенной, как правило, на возвышенности, легко просматривалась другая. Такое обилие господ народу сложно прокормить.

Я же привыкла к простору и одиночеству, к дивным ликам горцев — магов и духов, которые, как выяснилось, только и окружали меня в детстве. Даже грубые, богатырского сложения дальеги казались мне теперь эталонами красоты и чистоты по сравнению с людьми равнин.

Трудно было смотреть на этих селян и горожан, бросавших нам цветы, как на будущих подданных. Помнится, слушая чавканье конских копыт по грязи, которое не заглушали даже приветственные крики народа, я думала, что напрасно в этой стране объявили войну колдунам и ведьмам. Население было бы куда красивее.

Потом я узнала, что именно война королей рода Ориэдра против всяческих магов, начавшаяся полтора века назад, и привлекла многих простых людей в земли королевства из соседних стран, особенно западных и южных. Они готовы были тесниться, прозябать в нищете, работать из последних сил, лишь бы знать, что служат человеку. Они соглашались терпеть над собой жадную знать, уступать дорогу чванливым рыцарям, но лишь потому, что те тоже — люди. Хотя у меня впоследствии часто возникали сомнения, люди ли. Но это к слову.

Против какого-нибудь зарвавшегося барона можно взбунтоваться, рыцаря можно убить.