Руководители Обнинской детской колонии с новой мирной продукцией. Мой папа – крайний справа. 1945 год

При очередном разговоре папы при мне с кем-то из сослуживцев, я поспешил поделиться известной мне информацией о том, что будут строить здесь пленные немцы. За все мои первые шесть лет жизни никто ни разу, ни за что меня серьезно не наказывал, но тут я получил такую порку, о которой не забуду до конца своих дней. Причем, сначала я просто не понял, за что папа так на меня рассердился, ведь я сказал правду, которую услышал от него самого, и только позже до меня дошло, что нельзя совать свой нос в разговоры взрослых, и что существуют вещи, о которых нельзя говорить кому попало. При этом, конечно, я не мог еще понять, какую страшную судьбу не только папе, но и себе, я мог нечаянно уготовить одним этим неосторожным детским хвастовством. Это был урок не только для меня, но, думаю, и для моих родителей, по крайней мере, при мне ни о чем недозволенном никогда больше не говорилось.

Через несколько месяцев новость, за которую мне так досталось, перестала быть тайной. В поселке действительно появились первые отряды пленных. Жили они в специально построенных бараках, их охраняли новые солдаты с собаками и автоматами. Оказалось, это были обыкновенные люди, только говорившие на другом языке и не понимавшие почти ничего по-русски. Неприязнь к ним и страх первых дней постепенно сменились сначала просто интересом, потом жалостью и сочувствием, но ненависти, которая, казалось бы, должна была остаться к фашистам навсегда, по отношению к конкретным людям, которых мы видели каждый день, не было.

С каждым днем в поселке становилось все более шумно и менее уютно, а детская колония начала с наступлением весны готовиться к ликвидации. Эти проблемы коснулись не только работников колонии, но и членов их семей. Так, постепенно стали уезжать жители нашего дома, а с началом лета начали готовиться к переезду и мы, папу тоже переводили на работу в Москву.

Мама постепенно упаковывала вещи, передвигала мебель, активно, как всегда, занималась всякой хозяйственной работой, забыв о том, что ждет ребенка, в результате чего в конце июня папе пришлось на месяц раньше положенного срока везти ее в роддом Малоярославца. И вот, 28 июня у нас с Милой появился брат. При этом все вокруг упорно говорили о том, что семимесячные дети выживают как нормально доношенные, а восьмимесячные, как правило, не живут. При всей непонятности для нас с сестрой этих формулировок, мы видели, что папа очень беспокоился, каждый день ездил в Малоярославец, хотя, как я теперь понимаю, толку там от него особого не было. Но, слава Богу, несмотря на родовую травму, Миша, как назвали нашего брата, выжил, хотя и доставил немало хлопот работникам роддома и волнений родным, и мы, наконец, все вместе поехали забирать его с мамой домой.

Легковой машины к тому времени в колонии уже не было, и мы, помню, ехали на грузовике, кажется «Студебеккере». Всю обратную дорогу мы с папой стояли в кузове среди каких-то бочек, а вдоль дороги навстречу неслись летние цветы, ветки, птицы и белые-белые березы, и настроение у нас с ним было такое же радостное, как этот день и эти красавицы березы.

Через несколько дней мы навсегда оставили поселок Обнинское, который через десяток лет превратился в большой научный город Обнинск с первым в Советском Союзе атомным реактором, построенным с помощью тех самых пленных немцев на месте бывшей детской колонии, и никто из нашей семьи больше никогда там не бывал.

Из Обнинского мы поехали в деревню, где папа оставил нас всех на попечение маминых родственников, пополнив буквально нищую крестьянскую избу не только четырьмя нахлебниками, но и кое-какой мебелью из нашей обнинской квартиры и продуктами, которыми удалось отоварить все летние карточки нашей, теперь уже, можно сказать, большой семьи. И эта изба на целых четыре лета стала для меня родным домом и первым моим жизненным университетом, в чем-то, быть может, и определившим, если не всю мою дальнейшую судьбу, то, по крайней мере, многие ее этапы…

Мама, 1948 год

Часа через два наши машины свернули с трассы, и мои спутники постепенно начали просыпаться. После Венева замелькали знакомые названия: Урусово, Истомино, Подосинки… Но ни одного узнаваемого пейзажа или вида. И вот, наконец, указатель – Шишлово.

Пытаюсь найти что-нибудь знакомое, но слева стоят однотипные белые домики на две семьи, справа – поле, покрытое грязным снегом, а немного впереди длинные ряды фермы со всеми необходимыми хозяйственными постройками: хранилищами сена, силоса и других кормов, водонапорная башня – всего этого не было даже десять лет назад.

Наш двоюродный брат Николай встречает гостей

Мне показалось, что это не Шишлово, а Хрущевка, но самая окраина, которая в наши времена не была еще застроена, поэтому немудрено, что я не могу ничего узнать. Значит, из двух соседних деревень сделали одну, слава Богу, оставив название нашей.

Вдруг, неожиданно для меня, Мишина машина, которая шла впереди, остановилась около одного из домиков с левой стороны, и Андрей, наш племянник, сын Шуры, первым выскочил из нее и, как к себе домой, побежал к калитке. Я подъехал следом за Мишей, и мы все высыпали из двух машин незваными гостями к нашему двоюродному брату Коле. Пока мы перебрались через кювет и преодолели лужу перед калиткой, Андрей предупредил хозяев о нашем приезде, и навстречу нам уже выходили все обитатели левой половины дома.

Москва-Протвино

Февраль 1995 г. – Март 1996 г.

Всякий раз, проезжая в Москве по третьему транспортному кольцу, мимо самой грандиозной столичной стройки, так называемого «Москва-Сити», я невольно вспоминаю о том, что было здесь до этих «лужковских» небоскребов.

А раньше на этом месте был огромный зеленый массив – парк культуры и отдыха «Красная Пресня» – не такой большой и нарядный, как ЦПКиО им. Горького, но очень уютный, в меру обустроенный аттракционами, беседками и павильонами, с кинотеатром и зеленым театром, с прудами и выходом к Москве-реке, без набережной и мраморных ступеней. Зимой здесь, как и в парке Горького, из всех аллей и дорожек делали один большой каток. Мы с друзьями в школьные годы проводили там много времени, хотя от дома и школы это было не очень близко, три-четыре остановки на трамвае или больше двадцати минут пешком. Кроме массовых катаний, здесь у нас проводились занятия на лыжах, а соревнования устраивались прямо на Москве-реке.

Помимо спортивных, в парке для взрослых и детей работало множество других кружков, которыми руководили истинные энтузиасты своего дела. Например, эстрадным кружком руководил артист театра оперетты Илья Борисович Ильев. Он не был ведущим актером, играл второстепенные роли, но театр и оперетту любил страстно и старался передать эту любовь всем, кто приходил к нему на занятия в «зеленый театр» парка. Попали как-то к нему на репетицию и мы с моим приятелем Владиком Златоустовским, да так и застряли почти на полгода. Илья Борисович подготовил с нами несколько эстрадных номеров, с которыми мы выступали в концертах на сценах парка и в школах. Каждый из нас имел небольшую сольную программу, а на пару с Владиком мы читали стихи С. Михалкова «Фома» и С. Маршака «Мистер Твистер». Делали это с полной самоотдачей, имели успех у зрителей, словом, были востребованными исполнителями и ощущали себя приобщенными к театральному искусству.