Я воскресить ее хочу…
Но крикну я врагам: „Как знамя,
В нас Либертария живет,
Здесь, на мосту, сражаясь с нами,
Гремит все тот же пулемет!“
Я воскресить ее хочу…
А ты, шахтер, в ее крови,
Ты, руку окунувши смело,
Пиши: „Испания, за дело!
Октябрь, в Астурии живи!“
Я воскресить ее хочу…
Чтоб в день победы всенародной
Великой женщине свободно
Мы принесли свою любовь…»
Сант-Яго. Здорово, Кастро! Люблю я твои песни. Пьянят они меня, как Каталонии родной вино, ласкает душу и сердце наполняют радостью борьбы. Эх, если бы я мог так петь стихами!
Регино(вздохнув). Стихи, друзья, стихи, поэзия… Смотрите, какой покой вокруг. Спокойное какое небо. Спокойная река… И мы сидим спокойно, в дружеской беседе проводим мирный час. Кто скажет, что только два часа назад здесь бушевал кровавый смерч и смерть заглядывала нам в глаза? Кто скажет, что будет через час вот с этим голубым покоем неба?.. Останется оно таким иль снова будет буйствовать и грохотать? Кто знает, кто из нас вот в это время завтра будет еще жив? (Пауза.) В пьесах Лопе де Вега и Шекспира играл героев я на сцене королевского мадридского театра, и никогда не думал я, что жизнь не бутафорское, а настоящее оружие из стали даст мне в руки и буду я им вправду убивать врагов.
За сценой голоса Педро и солдат: «Салют! Салют! Салют!»
Перрико. Командир!
Сант-Яго. Командир идет!
Голос Педро за сценой: «Салют!» И голоса: «Салют!»
Педро входит, за ним Томас Мансо с сыном — маленьким Хосе, десяти лет.
Педро. Салют!
Все. Салют, командир!
Педро. Что скажете, товарищи, горячий был денек?
Перрико. Горячий бой был, командир. Бои такие часто не бывают.
Педро(хлопает по плечу Перрико). Только нельзя, Перрико, забываться так в бою — легко и голову сгубить.
Перрико. Случайно это, командир, сам понимаешь— уж больно мавр красивый был.
Педро(обнимает Регино). Я-то понимаю, но знать хочу я мнение Регино. Скажи, Регино, разве можно так в бою играть собою, как Перрико?
Регино молчит.
Как раненые?
Регино. Отправлены все в госпиталь, товарищ командир.
Педро(Кастро). Как самочувствие? Устали, капитан?
Кастро. Счастье, радость и победы не утомляют человека, командир.
Педро(Марианне). Слова какие золотые сказал поэт. (Берет в руки винтовку Марианны, вынимает затвор и просматривает канал ствола; удовлетворен.) Вот если б за винтовкой каждый так ухаживал боец!
За сценой звучит труба горниста.
Сант-Яго. Обед, обед, друзья!
Перрико. Покушаем… барашков галисийских и жареных индеек в масле.
Смех. Все идут на зов трубы. Остаются только Педро и Томас с маленьким Хосе.
Томас. Иди, сынок, иди… поешь.
Педро. Да, Томас, мы сильны. И весь фашизм испанский давно бы стерли мы с лица Испании родной, не будь ему поддержки из Рима и Берлина. А так придется нам повоевать немало. Это надо знать. Победа не дается даром.
Томас. Все это верно, Педро, — мы победим. Да только крови льется много и загнивает кровью человеческой земля. Еще от предков среди нас поверие идет, что крови человеческой земля не принимает и, кровью напоенная, дает безвкусный плод. И дед мой сказывал, что после битв наполеоновских в Испании пятнадцать, а то и двадцать лет земля рожала прелый, как солома, хлеб. Янтарное вино прекрасной Каталонии мутнело, плесневело и пахло трупами. А мериносы галисийские давали нам не шелковую шерсть, а жесткую щетину.
Педро. Кровь, Томас, разная бывает и всходы разные дает. За что кровь проливается — вот в этом дело. Наша борьба расцвет природе даст и принесет богатый, сочный, вкусный плод.
Томас. Да, голову ты ясную имеешь, Педро. А мне вот трудно… Все гнет проклятый… Ведь от рожденья до седин я был рабом сеньора де Валера. Рабом помещика-сеньора и его земли. Эх, судьба крестьянская такая…
Педро. Судьбу делают люди, Томас. В борьбе жестокой разгромим фашистов — иная будет у тебя судьба… И светлая, как там, в далекой, но родной Стране Советов.
За сценой шум и голоса: «Стой! Стой, говорю!» Выстрел. Педро встает. На сцену вбегает усталый, истерзанный Диего. За ним Перрико, Сант-Яго, Пронико, Кастро, Марианна, солдаты.
Сант-Яго(преграждает путь). Куда ты и кто такой?
Диего. Педро Коррильо мне нужен, ваш командир!
Пронико. Чего от командира тебе надо?
Диего. Я из Толедо.
Педро. Ты из Толедо?
Диего. Да.
Перрико. Зачем же ты бежал от наших часовых?
Диего. Когда бежишь, так трудно разбираться — все часовые фашистскими казались мне.
Сант-Яго. А если бы тебя они на мушку взяли?
Диего. Я смерти не боюсь. Я спрашиваю, кто Коррильо, ваш командир?
Педро. Я Коррильо и командир.
Диего. Педро Коррильо! (Поспешно ищет что-то в кармане.) Я вам принес письмо от Микаэлы…
Педро взволнован, берет письмо, отходит в сторону, читает.
Кастро. Как тебя зовут?
Диего. Диего.
Кастро(тихо). Так, значит, живы еще жена и мальчики его?
Диего. Да, живы. Фашисты держат их в монастыре Санта-Мария. Я тоже там был заключен. Сидел в одном подвале с ними.
Кастро. Да?! А как удалось тебе бежать?
Диего. Вчера ночь темная была и паника от боя…
Марианна. Верно, вчера ночной был бой.
Диего. За монастырь фашисты группами водили заключенных и там… расстреливали их. Рабочих с оружейного завода погибло много в эту ночь…
Пронико. Но самому как удалось тебе уйти?
Диего(раздраженно). Я же рассказываю. Нас было трое: я и два рабочих оружейного завода. Мы спасти решили Микаэлу и ее детей. Как вдруг ее от нас забрали. Успела только передать письмо. А ночью…
Педро кончил читать письмо. Безвольно опустилась рука, отсутствующий взгляд.
Кастро(осторожно). Педро… что пишет Микаэла?
Педро(пришел в себя, прячет письмо). Особенного ничего. Жива, здорова. Дети тоже. (Смотрит па Диего.) Как удалось тебе бежать?
Диего. Вели нас ночью на расстрел. Решил: ведь погибать мне все равно — и бросился без размышленья в темноту. Стрельба поднялась, суматоха, а я бегу. На Оружейной на патруль нарвался марокканский, пришлось вбежать в какой-то двор. Через забор — опять на улицу. Тут офицеры налетели на меня, погнали к берегу. Скалистый берег — десять метров. Но высота его меня не устрашила — я прыгнул… и волны Тахо бурно приняли меня. Плавать я умею хорошо. Плыл по теченью до утра. А днем скрывался по кустарникам в долине. Потом — сюда.
