Тор сплевывает и тихо зло матерится. Подхватывает автомат и идет к кабине. Дверь открыта, так что дело за одним выстрелом. Мертвое тело падает на землю почти беззвучно.

Одинсон закидывает автомат за плечо и почти бежит обратно.

Локи так и лежит лицом вниз. Пальцы правой руки слабо и как-то конвульсивно подрагивают. Около носа натекла уже небольшая лужица крови. Тор приподнимает его голову и заглядывает в подернутые мутной пленкой глаза. Младший никак не реагирует. Разве что кровь начинает идти чуть сильнее. Хотя это может и казаться – в наступающих сумерках мало что можно разобрать.

Сумерках?!

И тишину разрывает жуткий замогильный вой. Мелькает смазанная тень, и если бы не отточенная тренировками реакция, Тор бы вряд ли сидел здесь.

Чересчур длинная – от испуга Тор надавил на сенсор со всей дури, – очередь заставляет тварь отскочить и заскулить – кажется, ее все же зацепило. Но...

Машину окружают. Двадцать или тридцать тварей в зоне видимости. На землю уже не спрыгнуть. В руках смешной автомат охранника с магазином в тридцать патронов.

А твари уже совсем близко. Шипят, скалят клыки. Скольких он застрелит, прежде чем?.. А имеет ли это смысл? Дергаться, суетиться... Разве нужно ему вообще двигаться? Может...

Тор завороженно вглядывается в красные, светящиеся в наступивших сумерках глаза выступившей вперед твари.

– Задраивай! – хриплый крик Локи словно током бьет по нервам. – Тор!

Одинсон словно приходит в себя. Судорожно бросается к аварийному щитку и ударяет по сенсору.

Замкнутый цикл на двадцать четыре часа. Эти машины были выпущены для армии еще сорок лет назад, а тогда был смысл бояться ядерной войны, потому что было что уничтожать.

С тихим жужжанием включается генератор, и помещение заливает аварийное красное свечение.

Тор тяжело опускается на пол и зажимает ладонями пульсирующие болью виски. Под носом мокро. Он автоматически облизывает губы и морщится, ощущая солоноватый привкус крови.

– Телепаты, – Локи тяжело дышит. – Слишком много. Хорошо, что зрительный контакт был только у тебя. Иначе все...

– Они уйдут? – Одинсон оборачивается к брату.

– Сожрут падаль и уйдут, – тот пытается подняться и сесть. С трудом, но ему удается. – Они не сильно любят охотиться.

– Откуда ты это знаешь? – молчать страшно.

– Слышал, – Локи касается трясущимся пальцем виска. – Я на их волне. Ты же знаешь.

– Знаю, – Одинсон кивает и морщится – движение отдается новой порцией боли в висках. – Ты меня прости, что я... Что сказал так. Перед тем, как... Ну, ты знаешь.

– Тебе было страшно, – Локи грустно как-то улыбается. – Я понимаю. Я ведь не человек. Это нормально – бояться.

– Прости, – Тор садится рядом и обнимает брата за плечи. – Я обидел тебя. Это неправильно.

– Прощаю, – младший неуверенно приваливается к боку Одинсона. – Все нормально.

– Расскажи мне, – тишина становится словно уютней. – О резервации. Как там было?

Локи несколько минут молчит, а потом начинает говорить. Тихо, ровно. И от его размеренного рассказа по спине ползут мурашки.

Одинсон всегда знал, что с мутантами не считались, но чтобы так... Неудивительно, что до выпуска доживали всего пять из десяти.

– Мне повезло тогда, что я мог контролировать скорость регенерации, – Локи чуть улыбается. Кажется, это воспоминание кажется ему приятным. – Я мог заращивать повреждения за ночь – понял это на второй день. Только кожный покров приходилось оставлять поврежденным. Иначе бы наблюдатели заметили. Из-за этого и шрамы. Теперь их не убрать. Но зато я научился настраивать рецепторы. Правда, только в состоянии покоя, – отвечает Локи на немой вопрос Одинсона насчет порки. – А вообще, боль можно убрать на второй план. Главное, не думать о ней. Это легко, на самом деле.

А Тор уже начинает жалеть, что заставил брата вспоминать весь этот кошмар. Но Локи рассказывает увлеченно и с какой-то... насмешкой. Словно издеваясь над самим собой.

– Самое забавное, что нужно было выучить список повреждений, которые нужно было нанести в обязательном порядке, – он словно ласково улыбается. – И перед выходом на ринг нужно было зачитать куратору этот список. Каждый день разный. Десять пунктов, каждый из которых уже сам по себе является хорошим поводом чтобы проваляться в лазарете неделю. И вот бывало противник уже без сознания, но приходится добивать по списку. Иначе не зачтут победу. Я проиграл только однажды. Но мне хватило. Очнулся только на третий день. Весь в собственном дерьме, – Локи нервно хихикает. – До душа я полз. Мерзкое зрелище. Просто представь...

Хихиканье перерастает в смех. Локи захлебывается им, зажимает рот ладонью. Теперь его трясет.

– Но самое смешное... – он выдыхает это сквозь спазмы. – Меня ведь... не пустили. Надзиратель вытащил меня на плац... Показать, что бывает с проигравшим. И я там... валялся до вечера. А они все подходили и...

– Тише... – Тор стряхивает оцепенение и почти грубо прижимает ладонь ко рту брата. – Не нужно больше вспоминать. Не нужно... – Он коротко касается губами его виска. – Прости. Я не знал.

Локи не отвечает. Он как-то странно молчит, тяжело дыша. А Одинсон, списав это на что-то вроде шокового состояния от перенагрузки, осторожно поглаживает его по животу – так всегда делала мать, когда Тор был ребенком. Прижимала к себе и осторожно водила ладонью.

А потом... Потом Тор понимает, что дыхание брата не успокаивается. Наоборот. Младший тяжело жарко дышит, сдвинув бедра. На его впалых щеках лихорадочный румянец.

– Ты чего? – тихо спрашивает Одинсон, начиная понимать причину.