Литмир - Электронная Библиотека

Монстр сожалел об одном — что раньше не покинул свою труднодоступную дикую обитель и не устроился рыбой в Кассарию. Он даже не предполагал, что эта скромная должность может принести столько почета и радости. Под бурные аплодисменты ликующей толпы и бешеную барабанную дробь он с шумом и ревом выныривал перед жестоким рыболовом, вода кипела, как в котле, бурлила водоворотами и красиво стекала по его сверкающей темно-зеленой шкуре. Огромный спинной гребень топорщился, как колючки возмущенного ежа, застукавшего супругу с соседским сусликом; он разевал гигантскую пасть, вызывая неподдельный ужас у многочисленных зрителей, и ревел с такой силой, что птицы срывались с деревьев, проклиная ту минуту, когда им пришло в голову облюбовать здесь веточку для ночлега. Женщины визжали, отцы семейства мужественно покашливали, дети заливались смехом, требовали следующую конфетку и «цтобы ляля порыцяла есё».

Испуганные рыбаки, поминутно заглядывая в сценарий, песней молили о пощаде и торжественно клялись в стихах больше никогда не охотиться на беззащитных рыбок, после чего убегали в ужасе, а монстр торжествующе погружался в пучину вод. Тот самый тролль исполнял свою роль с особым рвением: он закатывал глаза, демонстрируя ужас высшей категории, и осторожно валился на траву под ноги зрителям, дергая плоскими ступнями и высовывая язык для пущей убедительности. Он играл потерю сознания, какой привык видеть ее в исполнении своей супруги, когда отказывал ей в покупке новой волосатой юбочки.

Когда Зелг представил, как монстр гоняется за факельным шествием и публикой вокруг озера, ему показалось, что сейчас его череп расколется и оттуда потечет кипящая лава. Но едва он успел подумать, что хуже уже не будет, как князь Мадарьяга нехорошо облизнулся и уставился на Юлейна горящими оранжевыми глазами.

Представление произвело настоящий фурор. Члены Общества Рыболюбов, организовавшие благотворительную продажу свистулек в виде чудовища озера и брошюрок «Твой мокрый друг — рыбка», весь сбор от которой должен был пойти на новый садок для разведения особо упитанных червей и мух, готовились перейти к факельному шествию. Глава общества, в прошлом — тритон, а ныне почетный водяной из соседнего водоема, который он гордо именовал озером, а остальные прудом, влез на огромный замшелый валун, лежащий в воде, для заключительной речи. Эту речь он готовил две предыдущие недели, и ничто не могло помешать ему произнести ее перед благодарными слушателями от первого и до последнего слова, выстраданного бессонными ночами. Публика зарукоплескала, тритон раскланялся. Это был триумф. И тут монстр Ламахолота вышел из берегов.

— Ваше величество, какой вы сегодня аппетитный! Аппетитнее, чем обычно.

Считать эти слова простым комплиментом не приходилось. Конечно, ни Зелг, ни Юлейн прежде не видели вампира в его, так сказать, профессиональном облике, но не требовалось особой проницательности, чтобы понять, что происходит. Оптимист по натуре, молодой герцог всегда был склонен воображать «второе я» своих друзей в романтическом свете, без ужасающих подробностей, и страшно огорчился, когда рассмотрел детали. Вот что это за уши? А цвет морды? А может ли приличная челюсть так раскрываться сразу в несколько сторон? На конкурсе кошмарных зрелищ князь с легкостью взял бы первый приз. Но того, кто видел «Мальчика с писающей собачкой» простым кошмаром было не пронять.

— Но-но, — сказал король и решительно поставил между собой и вампиром стул. — Попрошу.

Мадарьяга оскалил впечатляющие клыки.

— Держите его, Лилипупс, — велел Зелг.

Бросив на него полный укоризны взгляд, вампир истаял в серый туман и втянулся в окно.

— За ним, — коротко скомандовал Лилипупс и исчез с глухим хлопком.

Если бы у несчастного некроманта не так раскалывалась голова, он удивился бы волшебным способностям бригадного сержанта. Между тем удивляться не следовало: Лилипупс так и не расстался с магическим кидацлом, который вручил ему Думгар в канун битвы при Липолесье. Плотно поработав с ним в самом начале сотрудничества, он с удовольствием отмечал, что теперь оно протекает без сучка и задоринки.

— Что с ним? — спросил Зелг, имея в виду Мадарьягу.

— Не что с ним, а что с нами? — уточнил Узандаф. — Скажите, лично вы не хотели бы воспарить? Нет? А я хочу. И это наводит на подозрения.

— Еще как на подозрения, — живо откликнулся Юлейн. — Вот мне только что пришло в голову, что я соскучился по душеньке Кукамуне. Налицо явные признаки безумия.

— А у тебя, дружок, — заметил дедушка, поглаживая Зелга по рукаву, — появилась весьма неприятная привычка, чуть что не так — клубиться и мерцать подозрительным светом.

— Думгара ко мне, сейчас же! — крикнул некромант, скрываясь за дверями своего кабинета. По пути он мельком взглянул в зеркало, и пожалел, что взглянул.

* * *

Когда маркиз расспрашивал графа да Унара, кто как проводит время в любезном их сердцу поместье, он не упомянул верного Гегаву. Отчасти, потому что не пристало главному казначею интересоваться, чем занимается дворецкий, отчасти — потому что Гегава обычно занимался тем же, что и король, собственно, ему за это и платили. И обычно так оно и было. Обычно, но не на сей раз.

Его величество провел все утро на кухне, во вдумчивой беседе с Гвалтезием, листая старинные поваренные книги с завлекательными картинками. И предоставленный самому себе дворецкий пустился во все тяжкие — переосмыслил свою жизнь. До недавнего времени он был склонен считать, что в целом она удалась, карьера сложилась, поставленные цели достигнуты и желать больше нечего. Он служил одному из самых могущественных королей Ламарха, распоряжался целой толпой слуг, в какой-то мере командовал самим государем и, в своем роде, тоже был повелителем. Однако события последних месяцев показали ему глубину его заблуждений и хрупкость иллюзий. Глядя на Думгара, Гегава признавал, что другим дворецким выпал куда более великий жребий. Они были накоротке с такими существами, о которых сам он разве что читал в газетах, их власть была безгранична, авторитет непререкаем, влияние — огромно. А главное, королевский дворецкий понимал, что его подчиненные всегда делились на два лагеря. Те, кто любил, не трепетали, те, кто трепетал, не любили, да и из тех, кто любил, никто и не любил вовсе, а так — испытывал сдержанную симпатию. Но вот же бывает иначе: обожают и при этом трепещут, и уважают и внимают каждому слову. Об этом он и пел, громко и самозабвенно аккомпанируя себе не лютне.

Играть на лютне его мечтала научить маменька, как все маменьки уверенная в том, что если как следует настоять на своем, то у чада однажды прорежется музыкальный гений. Однако после нескольких ужасающих попыток даже она вынуждена была признать, что сыну стоит избрать для себя другое, более мирное занятие. Так что пел он сейчас на свой страх и риск.

Думгар торопился к своему господину. Он понимал, что в Кассарии творится неладное, причем сразу со всеми, однако больше всего его беспокоил Зелг. Голем проигнорировал кучу малу призраков у входа в тронный зал; не задержался на лестнице, где тетя Вольпухсия разводилась с дядей Герменутием, а дядя Герменутий отказывался разводиться безвозмездно, требуя подсчитать совместно нажитое имущество, — хотя тут было чем полюбоваться. Тетя Вольпухсия как раз обвинила Герменутия в том, что он не принял никаких мер, когда правящий герцог бегал за ней с мухобойкой, приняв ее за пчелу-убийцу, а дядя Герменутий с самоубийственной честностью заявил, что хоть кто-то сделал то, о чем сам он только мог мечтать, и развод продолжился с новой силой.

Мудрый домоправитель не отправился и к озеру, где события развивались по нарастающей. Когда факельное шествие, преследуемое монстром Ламахолота, пошло на третий круг, к нему присоединилась фея Гризольда, и, отнюдь, не на предмет утешения или помощи страждущим. Каждый из нас хотя бы однажды видел себя в мечтах кем-то другим. Кроткий и миролюбивый Юлейн представлял себя кровожадным воителем в сверкающих доспехах на грозном древнеступе; маркиз Гизонга — беззаботным транжирой, гулякой и повесой, куда там Ржалису. Домосед и аккуратист Гегава — первооткрывателем и исследователем далеких земель, заросшим, диковатым, с куском жареного на углях мяса в одной руке и очаровательной слегка одетой дикаркой в другой. Даже Бумсик и Хрюмсик что-то там такое смотрели романтическое в своих безмятежных поросячьих снах.

49
{"b":"554179","o":1}