— За счет заведения, — сказал он ободряюще.

Бурмасингер выпил, но не ободрился, а опечалился. Ему подумалось, что он уже староват для своей должности, требующей чрезвычайной резвости ума. Может, стоит выйти в отставку и поселиться в Кассарии. Генерал Галармон хочет открыть аптеку, а он чем хуже. Тоже возьмет и откроет аптеку или галантерейную лавочку, станет продавать амазонкам метательные бусы и розовое масло, а по вечерам ходить к Гописсе — пить рялямсу с пончиками, беседовать о политике, женщинах и вздыхать о старых добрых временах. Жена с тещей и сестрой наверняка бросят его, когда узнают, что он лишился такого значительного места, и он останется один как перст на всем белом свете. Этот план показался ему настолько прекрасным, что он опечалился еще сильнее от того, что его нельзя было привести в исполнение сию минуту.

Остальные загрустили по другому поводу. До сего дня вельможи считали себя не самыми глупыми людьми в Тиронге, а, может, и за ее пределами. Им казалось, что они без особого труда сумеют разобраться в происхождении трех поколений фамилии Топотан, но не тут-то было. Впрочем, граф да Унара все еще питал слабую надежду, что когда минотавр говорит «дедушка», то речь идет о дедушке. Ну, может, о более старом родственнике, называемом дедушкой просто для удобства и краткости, как зовет Узандафа Ламальву дедушкой нынешний герцог да Кассар, приходящийся ему на самом деле прапрапраправнуком. Но что за ахинея с бабушками?

— Предположим, они — дедушкины. А вы чей, друг мой? — спросил Галармон откровенно, как воин воина.

— Маменькин. И папенькин, — как воин воину ответил минотавр и погромыхал пустым кувшином, требуя продолжения.

— Разумеется. А ваши братья и сестры? — пошел Гизонга по второму кругу, надеясь, что вот тут-то ему и откроется истина.

— Дедушкины, — ничуть не смущаясь того, что у собеседников потихоньку округляются глаза, терпеливо отвечал Такангор.

— Я правильно понял, что у вас был один дедушка, не было бабушек, вы происходите от вашей благородной маменьки посредством не менее благородного папеньки, а ваши братья и сестры непосредственно от дедушки без помощи даже неизвестной особы противоположного пола? — уточнил граф, любивший, когда все секреты были разложены по полочкам.

— Вот такое у нас генеалогическое древо, — посочувствовал Такангор.

— Нет, это не генеалогическое древо! — воскликнул генерал. — Это какой-то генеалогический лабиринт.

— А дедушка чей? — вскипел Фафут.

— Понятия не имею, — Такангор пожал могучими плечами. — Я не спрашивал. Неудобно, да и какая разница. — И для профилактики апоплексического удара у собеседников пояснил. — Маменька усыновила дедушку, когда он был еще совсем маленьким.

* * *

Счастлив народ, о котором редко упоминают исторические труды

Томас Карлейль

Дальнейшие события этого дня, следующего в череде странных дней той незабываемой кассарийской осени, подробно описаны в отдельной главе монументального исторического труда «Щит и меч». До того, как стать авторитетным историком, исследователем и хроникером эпохи, Мотиссимус Мулариканский немало пережил и повидал. Собственно, его летопись потому и считается основным и бесценным источником фактов и объективных комментариев, что ее автор лично наблюдал большинство событий и зачастую принимал в них непосредственное участие. А если какие-то истории и записаны им с чужих слов, то это непременно слова главных действующих лиц.

Проще говоря, Мотиссимус, тогда еще поваренок Мотя, помощник взбивальщика кремов, со своей синей книгой под мышкой успел обернуться буквально по всему Виззлу, отлично запомнил, что там творилось, и все подробно внес в свой гроссбух. Он писал почти всю ночь, испачкав чернилами не только пальцы, но и нос, ухо, кончик языка и, каким-то образом, колпачок, хотя снял его перед тем, как сесть за работу. Но даже нагоняй, полученный на кухне следующим утром, не испортил его отличного настроения. Это был очень смышленый поваренок, и он понимал, что стать свидетелем и участником таких событий выпадает далеко не каждому главному повару, не то что младшему помощнику. И предвидел, что кремы, пускай даже взбитые в такую нежную пену, что в них охотно будут резвиться феи, обеспечат хлеб насущный, пирожок с хупусой и хухринский блинчик, но не славу. А все, что происходило у него на глазах, ничем не хуже тех романов, которые так любят читать на сон грядущий его матушка и бабушка. И хотя тогда он еще не знал, что держит в руках первую тетрадь «Щита и меча», но явно что-то такое ему уже мерещилось в красочных и ярких фантазиях, потому что с записной книгой своей он больше никогда не расставался. Надо ли говорить, что первое издание исторического труда было посвящено великим троглодитам Карлюзе Гогариксу, прозванному Агигопсом, и Левалесе Инкогнито, побудившим его следовать своему истинному призванию.

Что касается собственно событий, то они развивались быстро, одновременно и в разных местах. Первой ласточкой, как выяснилось значительно позже, стал король Юлейн, который пришел к Зелгу с просьбой послать к нему доктора Дотта или другого знающего лекаря, потому что у него что-то странное с головой.

— Болит? — участливо спросил некромант, у которого голова последние полчаса раскалывалась так, будто Такангор методично всаживал в центр его черепа свой фамильный топор.

— Лучше бы болела, — поморщился кузен. — Вообрази, мне все время кажется, что кто-то трогает пальцами мой ум. Очень неприятное ощущение. О! А вот теперь такое впечатление, что дядя Гигапонт весело бегает взад и вперед внутри моей головы по всяким разным мыслям и от этого они мельтешат у меня перед глазами.

Зелга, которому довольно часто казалось, что дядя Гигапонт весело бегает у него по голове, это сравнение повергло в ужас. И он закричал:

— Дотт! Голубчик! Где вы? Вы нам необходимы!

Нужно отдать должное привидению, смерть нисколько не умалила его чувство долга по отношению к пациентам. Если его звали, он тут же являлся, невзирая на обстоятельства. Поэтому он свалился в кабинет кассарийского владыки в расстегнутом халате и веночке из водяных лилий сдвинутом набекрень.

— Где болит? — деловито спросил призрак, касаясь лба молодого некроманта прохладной прозрачной ладонью.

— Везде, — признался тот. — Но сперва осмотрите кузена Юлейна. С ним что-то неладно. Его ум трогают пальцами, если вы меня понимаете.

— Я-то как раз понимаю, — озабоченно сказал Дотт. — И если я понимаю правильно, то мне это не нравится.

— А кому нравится? — простонал бедный король. — Обычно так воздействует на меня тещинька Анафефа, но даже ей не удавалось достичь таких впечатляющих результатов.

— И с ним неладно, и с тобой неладно, и с тараканами вот тоже неладно, — сообщила мумия дедули, появляясь в дверях. — Что-то странное творится в замке. Ох, не к добру.

Зелг хотел было указать дорогому предку на недопустимость подобного сравнения: все же венценосный кузен — не насекомое-зомби, однако когда стайка грустных тараканов проковыляла на середину его кабинета и принялась настойчиво махать коротенькими крыльями, подпрыгивать и издавать странные скрипучие звуки, он настолько изумился, что даже слегка забыл про дикую головную боль.

— Пухнапейчиками себя воображают, — пояснила мумия. — Или грифонами. Сразу не разберешь. Но сдурели, как пить дать. А уж если зомби сдурели, в любой момент может начаться повальное безумие. Я такое видел однажды, в ранней молодости, когда замок атаковали…

Договорить ему не пришлось.

В кабинете почти одновременно образовались бригадный сержант, который озадачил доктора Дотта признанием, что «хранит беспокойство в самом глубине своих ушей», и относительно бодрый князь Мадарьяга. Вампир оглядел встревоженную компанию и спросил:

— Вы не знаете — там монстр Ламахолота гоняется за зрителями в рамках факельного шествия, или это его личная инициатива?