Литмир - Электронная Библиотека

* * *

Великих мужей рожают не матери, а Плутархи

С. Е. Лец

Как помнит наш постоянный читатель, помимо прочих неоспоримых достоинств, у королевского библиотекаря господина Папаты был замечательный внутренний голос. Карьеру певца с ним не сделаешь, но зато он давал отличные советы, остроумно шутил и доблестно скрашивал одиночество своего владельца. Он вел себя так, будто у него на плечах тоже имелась своя голова, и частенько любил повторять, что одна голова хорошо, а две — лучше. На что Папата, не имевший чести быть знакомым с Каванахом, беззлобно огрызался, что в таком случае величайший полет мысли должен продемонстрировать трехглавый зверь Ватабася. А внутренний голос прозорливо отвечал: поживем — увидим.

Одна голова не только хорошо, но и вполне достаточно

Е. Свистунов

Правда, сегодня, внутренний голос ничего не советовал господину Папате, не шутил и не комментировал — накануне вечером они разругались вдрызг. Началось, как водится, с пустяков.

Обнаружив в архивах Тайной службы тот самый отрывок документа, свидетельствующий, что Гогил Топотан отправился искать Хранителя, господин Папата вцепился в него, как краб — в веточку коралла, которую он несет своей возлюбленной. Далеко не всякий имеет удовольствие наблюдать краба в этом состоянии, но поверьте на слово ученым, он буквально светится от счастья, как и наш достойный библиотекарь.

Сперва внутренний голос разделял радость господина Папаты: так же бессвязно восклицал, хмыкал, предвидел грандиозный переворот в исторической науке и архивном деле; предсказывал им прижизненную славу и гарантированное бессмертие; именную статью во всех приличных энциклопедиях и справочниках; и нес прочую милую чепуху, которую так необходимо слышать тому, кто только что совершил открытие века. Однако, когда речь зашла о том, как именно распорядиться сенсационной находкой, в стане единомышленников случился раскол. Если продолжать аналогию с крабом и веточкой коралла, то господин Папата был тем крабом, который отложил коралл в сторону, решительно снял со своего панциря актинию, с которой он мирно сосуществовал всю предыдущую жизнь, и объявил ей о разводе по причине абсолютной несовместимости характеров и непримиримых противоречий.

— Что значит, ты не покажешь графу этот документ? — кричал внутренний голос, возмущенный до глубины своей половины папатовой души.

— Это значит, что я не стану отдавать властям такой бесценный материал, рискуя больше никогда его не увидеть. Они же его приберут к рукам, поставят гриф «Совершенно секретно» — и ищи ветра в поле, доказывай, что он вообще существовал. Знаем, проходили, и не раз.

— Граф так с нами не поступит.

— Еще как поступит. Нет. Сперва мы изучим каждую букву, опишем, зарегистрируем, составим статью, отправим ее сразу в несколько журналов и библиотек, засвидетельствуем авторство находки — и тогда, пожалуйста. Пускай пользуются плодами наших изысканий, как всегда поступают сильные мира сего с безответными учеными вроде меня.

— Но это же жизненно важные сведения! — восклицал голос. — Тут судьбы мира на кону.

Господин Папата отвечал в том смысле, что его не слишком волнуют судьбы жестокого и равнодушного мира, в котором так мало людей готовы разделить с тобой тревоги по поводу установления исторической справедливости и восстановления правильного порядкового номера Лже-Жиньгосуфа Тифантийского. Внутренний голос нехорошо обругал Лже-Жиньгосуфа, и господин Папата рассвирепел. Он пообещал, что еще несколько таких комментариев, и Тайная Служба вообще может распрощаться с надеждой увидеть этот пергамент.

— Ты не имеешь права так поступать, — увещевал внутренний голос.

— Я не имею права? Это ты не имеешь права!

— Ах, это я не имею права!

— Да, именно ты! И потом, мы ведь могли и не найти этот крохотный и такой незаметный клочок в этом огромном, практически необъятном архиве!

— Но ведь мы нашли.

Тут господин Папата и совершил ошибку.

— Не мы нашли, а я нашел.

Внутренний голос понял, что чувствует актиния, когда ее краб сообщает ей, что теперь они будут жить раздельно.

— Ты нашел?

— Да! — запальчиво сказал краб, вертя в клешнях веточку коралла.

— Счастливо оставаться, — сказала актиния и спрятала щупальца.

То есть внутренний голос умолк.

Сперва господин Папата подумал, что часа два-три спустя он снова заговорит, как бывало уже не раз после их перепалок. Но в голове царила гнетущая тишина.

— Эй, — тихо сказал библиотекарь. — Эй, не дуйся.

Молчание.

— Давай обсудим все спокойно.

Молчание.

— Мы же еще ничего не предпринимали. Мы даже не знаем, правда ли это или отрывок из какого-то романа. Может, это чья-то поэтическая фантазия или подделка. Сам подумай, сколько мы видели таких мистификаций на своем веку.

Молчание.

— И потом, если Гогил Топотан и в самом деле был рыцарем-кельмотом и пересек Черту, то его жена и сын наверняка должны об этом знать. И уже давно сказали об этом своему сюзерену Зелгу. А графа эти сведения вообще касаются только опосредованно, но никак не напрямую. Более того, именно Тайная Служба в свое время разгромила орден кельмотов. Кто знает, что они замышляют теперь? Ты можешь дать руку на отсечение, что граф с нами честен?

Молчание.

— Ну и ладно, — в господине Папате снова заговорил краб, оскорбленный в своих лучших чувствах. — Молчи, сколько хочешь. Так даже лучше. Ничто не мешает думать. А я сейчас, между прочим, стану думать о том, как мало, по сути, нам известно о семье одного из самых известных минотавров обитаемого мира, и как много противоречий в тех деталях, в которые мы, якобы, посвящены. Я составлю вопросник с пунктами, которые необходимо уточнить у самого Такангора. Желательно, конечно, у его маменьки, но те немногие слухи, которые дошли до нас, позволяют утверждать, что к ней лучше с неудобными вопросами не соваться.

Молчание.

Краб подумал, что в море этих актиний — просто завались. Вот возьмет и посадит на панцирь какую-нибудь другую, еще красивее и пышнее. Но это он громко подумал. А очень тихо, как бы совсем про себя, подумал, что, может, никакой другой актинии в его жизни не будет, и ему стало страшно.

Господин Папата умакнул перо в чернильницу и принялся аккуратно-аккуратно выводить заглавную букву «В» на чистом листе пергамента. Только что он не успевал запомнить все важные мысли, которые теснились у него в голове, на территории, не занятой внутренним голосом. Теперь место явно освободилось, мыслям должно было стать просторно, но они будто исчезли вообще. Странно. Думать совсем не получалось. И потому библиотекарь испытал невероятное облегчение, когда запыхавшийся лакей передал ему настоятельную просьбу графа да Унара как можно скорее почтить его присутствием в здании Тайной Службы по вопросу, который наверняка заинтересует и самого господина Папату.

* * *

Сначала собака не любит кошку, а аргументы подыскивают потом

«Пшекруй»

Король Гриома Килгаллен, прозванный Трехглазым за редкостную проницательность, все тридцать шесть лет своей жизни горячо и самозабвенно ненавидел Тиронгу и ее великих королей. Если для Юлейна взятие Геленвара войсками Нумилия Второго Кровавого было всего лишь сюжетом мрачного громоздкого полотна, не столько украшавшего, сколько портившего стену его кабинета, а ужас знатных дам, изображенных на картине — демонстрацией не слишком высокого мастерства живописца, то Килгаллен воспринимал это событие как личное горе. Он был еще очень мал, но отлично помнил, какой переполох царил во дворце в дни того жестокого разгрома; он вырос, слушая перед сном не волшебные бабушкины сказки, а обстоятельные отчеты воспитателя с подробным разбором ошибок, совершенных военачальниками его отца в ходе того грандиозного сражения. С детских лет гриомский принц не любил шумные компании сверстников, беззаботные развлечения, карнавалы, выступления шутов и акробатов. Он полагал эти занятия пустой тратой времени и, охотно оставаясь в одиночестве, проводил свой досуг в сладких мечтаниях. Так же, как и Юлейн, он грезил о военных походах и неувядающих лаврах великого полководца. Но если романтичный король Тиронги воображал поход вообще, не куда-то конкретно, а за подвигами и славой и непременно на древнеступе, то Килгаллен точно знал, в какую сторону укажет его грозный меч, а вот цвет коня и модель доспехов значения не имели. Он в подробностях представлял себя во главе победоносного войска, стоящего под стенами Булли-Толли, и белый флаг, взмывший над неприступными красными башнями, и курганы, наваленные из тел поверженных врагов, и огромный ключ от столицы, поднесенный на лазурной подушечке, шитой золотом. Судьба переменчива, думал он, в тот раз победили тиронгийцы, но в следующий непременно победим мы.

13
{"b":"554179","o":1}