«Россиянство» – навязанный неверный ориентир, по своему происхождению «интернационалистический» – игнорирующий иерархию этнокультурных ценностей России. Это наше наследие от «советского прошлого», едва ли не худшее, что от него нам досталось. Нам нужна не российская, а русская модель государственности. Многие воспримут такую идею как исключающий, «отрицательный» национализм коренного народа, однако речь идет о другом: выдвижении его в ядро нации как цементирующей общности, сознающей свои интересы. «Россия для русских» – выражение эпохи Александра III, которое необходимо лишить привнесенного в него в последние годы негативистского содержания. Сделать это на уровне словоупотребления не так уж сложно, как кажется на первый взгляд. Нужно вернуть в речевой обиход понятие «русские меньшинства». Мы должны говорить не «татары-россияне», «коми-россияне» и т. д., но: «русские татары», «русские коми», «русские евреи» и т. д. В былые времена прилагательные «российский» и «русский» были абсолютными синонимами. Поскольку ситуация изменилась, нужно обратиться к более четкому исконному прилагательному «русский», а прилагательное «российский» вообще употреблять как можно реже. Ведь те же «татары», если называть их «россиянами», не становятся от этого ни ближе к русским, ни ближе к себе. Называясь же «русскими татарами», они почувствуют себя более значимыми и в своей принадлежности «России», народу и государству в целом, и в принадлежности к своему этносу.
Предрассудок пятый:
Мы всё боимся, что официальное признание русских ведущим национальным началом нашего государства, а православия – ведущим его духовным началом посеет какую-то рознь. Но это признание всегда было основанием крепкой имперской стабильности России. Не понимать этого – прямо-таки роковое обольщение.
Сделать такой знаковый переворот в словоупотреблении может только власть, и только власть может терпеливо объяснить обществу, что это правильно. Собственно русские в союзе с русскими этническими меньшинствами – это и есть точная, честная формула исторической России. Более того, эта формула означает вовсе не «узкий национализм», но совсем наоборот, она его исключает. Поскольку именно такая формула дает возможность мыслить Россию не как интернационал, но как добровольную супранациональную коалицию народов. Различие между интернациональным и супранациональным в политике является радикальным и чрезвычайно существенным. Интернациональная идеология предполагает «прогресс» человечества как постепенное растворение всех во всем, выведение нового межрасового типа, в конечном счете, полную этнокультурную энтропию, создание космополитического гуманоида, смешавшего в своей крови все, что можно было смешать. Супранациональная идеология скорее предрасполагает к национально-культурному разнообразию, и хотя смешанные браки она не отметает, однако и не поощряет их. Супранационализм выступает скорее как союз самостоятельных народов против интернационализма, космополитизма, всесмесительной глобализации, нивелирования всех человеческих различий и особенностей. Для супранационализма сохранение национально-культурного своеобразия является высокой традиционной ценностью. Здесь возникает совсем иная формула «терпимости» – не «терпимости» всесмешения, проповедуемой просветительским проектом Запада, а «терпимости» нераздельного и неслиянного порядка, «терпимости» как гармонии разных и самостоятельных личностей и обществ. Не будет большим преувеличением сказать, что в советской империи под внешней догматикой интернационализма скрывались традиционные ценности супранационализма. И реальное сотрудничество советских народов объяснялось именно этим.
Через супранациональную идею можно сплотить пусть и не подавляющее большинство нации, но ее ядро, ее несущие тягловые слои. А это-то сейчас и нужнее всего.
Духовный океан православия
В споре западников и славянофилов в долгосрочной перспективе западники не могли победить – потому что в славянофильстве под личиной исторически случайной мотивации «панславизма» (борьба с турецким игом, освобождение братьев-славян и т. п.) фактически скрывалась идейная система автохтонности, суверенности. Есть суверенитет юридический, существующий для удовлетворения правовых амбиций малых государств-наций, но есть суверенитет, наполненный более существенным содержанием – цивилизационный, основанный не на воле наций к самоопределению, а на доказавшей себя идентичности больших историко-культурных миров. России нужен решительный поворот к манифестации себя как суверенной цивилизации, имеющей собственный духовный стержень, собственную парадигму экспансии.
Таким духовным стержнем России является ее православная традиция, которая, подобно собственно-русскому ядру в этнической жизни России, образует фундаментальное измерение всей русской культуры. Православие в настоящем исконном значении слова не совпадает с понятием «православия как конфессии» (то есть внешнеюридической его стороной). Границы православия не проходят там, где проходят юридические границы Церкви. По природе духовная вера выше права и не может быть измерена правовым мерилом.
Попытки ряда представителей русской интеллигенции обосновать идею интеграции в западный мир тем, что мы все, дескать, принадлежим «христианской цивилизации», трудно признать адекватными. Исторически эта позиция не выдерживает критики: сближение с западным христианством пагубно для цивилизационной идентичности России. Католичество и протестантизм в отношении к православию являются опытом духовного «провинциализма» – и это несмотря на огромное число последователей западных христианских конфессий.
Западный религиозный провинциализм легко объяснить, если прибегнуть к метафоре океана и морей: православие Древнего Востока представляет собой океан христианской истины – Римская церковь обособилась от этого океана, подобно тому как Средиземное море обособлено от Атлантики. Но далее от Средиземного моря обособляется Черное и Азовское моря – им подобны в этом отношении протестанты, отпочковавшиеся от Римско-католической церкви. Для православного океана эти обособления выступают как своего рода ограничения истины, и хотя все мы христиане, однако, русские православные остаются открыты для всей полноты христианской истины, тогда как западным христианам необходимо преодолеть чрезвычайно узкий пролив своей конфессиональной обособленности, чтобы выйти на простор древлеправославной веры, то есть собственно апостольского, вселенского христианства.
Парадокс и непонятная многим миссия русского православия заключается в том, что в рамках пространства России (Евразии) оно вынуждено избегать смешения с западным «духовным провинциализмом», вырождающимся в секуляризм и оккультизм, однако оно встречается здесь с иными духовными океанами: иными мировыми традиционными религиями. Нехристиане оказываются нам ближе иных христиан, называющих так себя по имени, но по сути уже от Христа отошедших очень и очень далеко. Формула русского отношения к иным верам проста и уникальна, если сопоставить ее с западным миссионерством и прозелитизмом: мы с уважением принимаем традиционные верования своих собратьев по государственности и исторической судьбе (в первую очередь наших соотечественников мусульман). А подлинное уважение невозможно сымитировать.
Консервативные преобразования в духовной сфере России состояли бы в том, что традиционные религиозные общины были бы гораздо более адекватно представлены в системе государства, в сферах образования, воспитания, массовой информации, науки и культуры, чем это принято в так называемом «светском государстве», то есть в государстве, которое по умолчанию принимает за норму существующее положение дел вместе со всеми последствиями религиозных (антирелигиозных) реформаций и революций, псевдорелигиозных и оккультных диверсий и т. д. Честная конкуренция традиционных конфессий с нетрадиционными дала бы совсем другой результат ценностей и другую духовную ситуацию, чем нынешнее светское государство с его коррупцией и ангажированностью. Но и честная конкуренция религиозных традиций, если б она была возможна, ценность более чем сомнительная. Души людей – это не рынок, а если и рынок, то в самую последнюю очередь.
