— Но давайте не спорить. Вы коммунисты, я беспартийный: может быть, вы правы, хотя в книжном деле я больше вашего понимаю и уверяю вас, что при теперешнем голоде на книги уничтожьте вовсе поля — и то нужны годы, чтобы насытить рынок.

Праскухин и Технорядно вновь указывали ему на его деляческий подход и разъясняли принципы социалистической торговли.

— «Книга — массам!» — это значит хорошая бумага, хороший шрифт, хороший переплет. «Книга — массам!» — это значит самая лучшая книга в мире и по содержанию и по оформлению, — сказал Праскухин. — За такое дело стоит бороться. Книга — массам!

— Чудненько, — одобрительно закивал бывший книгоиздатель. — Давайте и проект назовем «Книга — массам!».

— Можно и так.

На ловца и зверь бежит. В данном случае этим «зверем» оказался профессор В. Этот профессор доказал возможность получения высокосортной целлюлозы из однолетних растений. Опыты варки целлюлозы из соломы дали блестящие результаты и гарантировали полную возможность отказа от древесины. Это значило, что на целлюлозу не будет тратиться дорогостоящий строительный материал; во-вторых, отсюда вытекало более выгодное планирование сырьевых и производственных баз. Тщательно проработав проект, обсудив его в некоторых общественных и советских инстанциях, Праскухин отнес его в НКРКИ. Выделенная комиссия проверила проект и признала его вполне реальным. Но те органы, которые должны были этот проект реализовать, дело застопорили. Не было денег, не было того и не было этого. Началась борьба. Праскухин обратился за помощью во все те учреждения, которых касался проект. Государственные издательства, кого это больше всего касалось, отнеслись к этой идее как к неосуществимой, пустой затее.

«Журналист», «Бумажник» и некоторые другие журналы выступили на защиту проекта удешевления массовой книги. Сопротивление государственных издательств они объясняли ведомственной косностью, бюрократизмом и предлагали вокруг «Книга — массам!» мобилизовать общественное мнение, проработать проект на крупных фабриках, в полиграфпредприятиях, в месткомах издательств, среди вузовцев, среди писателей. На этих собраниях всегда бывало мало народу, но Праскухин с той же убедительностью и горячностью, будто он видел перед собой тысячную аудиторию, защищал его идею.

— У нас восемьдесят миллионов населения вовлечено в учебу. Одних учащихся в вузах, втузах, техникумах, в фабзавучах два миллиона триста тысяч. Три миллиона учащихся в школах подготовки кадров. С каждым днем эта армия увеличивается и все решительней и решительней требует книгу от нашей издательской промышленности, а она не соответствует объемам и темпам культурной революции. Издательская промышленность ковыляет где-то в обозе, а она должна находиться на передовых позициях… Уже в ближайшее время можно выпустить в хорошем переплете полное собрание сочинений Ленина — пять рублей пятьдесят копеек, все три тома «Капитала» Маркса — один рубль.

В этом месте Праскухина всегда прерывали аплодисментами. И Александр Викторович, еще более воодушевленный, возглашал:

— Сочинения Пушкина — рубль тридцать копеек, Чехова — четыре рубля, «Шагреневая кожа» Бальзака — двадцать копеек, сочинения Лермонтова — рубль, «Физика» Хвольсона… Шекспир… Стендаль… Дарвин…

На общее собрание писателей и работников издательств Праскухин пошел вместе с Технорядно. Они надеялись среди писателей найти полезных единомышленников.

— Приколи орден. Эта публика уважает знаки отличия, — сказал Технорядно.

— Могу прицепить, — согласился Праскухин.

Писателей, как на всякие деловые собрания, пришло очень мало. Выступавшие ораторы, главным образом работники издательств, говорили, что проект хорош, но не всякий хороший проект можно осуществить. Не лучше ли подождать?

На этом собрании выступил и Борис Фитингоф. Он любил иногда неожиданно появиться на узко деловых собраниях (именно таким он представлял себе «Книга — массам!») и блеснуть. Борис считал это своего рода демократизмом, — что-де, мол, он не только чистым искусством занимается, но вникает и в хозяйственные нужды. Другая причина, тоже не менее важная для Фитингофа, была та, что, возражая против проекта «Книга — массам!», он этим самым поддерживал мнение руководителей государственных издательств. Вовремя оказанная поддержка руководителям государственных издательств всегда пригодится. Борис Фитингоф со свойственной ему небрежностью говорил о том, что он заранее обрек на гибель, и представил проект как детскую забаву.

— Стоит ли нам об этом серьезно говорить? Беда, когда работники Центросоюза начинают вмешиваться в дела искусства.

«Ах, какая сволочь!» — подумал Праскухин.

— Конечно, никто из вас меня не упрекнет в том, что я считаю искусство святая святых, — сказал Фитингоф, мелькнув улыбкой. — Так меня могут понять только вульгаризаторы. Всем известно, что я стою за наибольшее вовлечение масс в искусство. Но мы не допустим вносить торгашеские элементы в дело эстетического воздействия, — прошуршал он.

Коснувшись стандартизации книжного производства, он достал из портфеля роскошно изданную «Тысячу и одну ночь», помахал этой лакированно-золоченой книгой и закончил под аплодисменты:

— Вот в таких переплетиках мы дадим нашу книжную продукцию трудящимся!

Праскухин возражал по всем пунктам.

— Стандарт для этой книги давно введен в Европе и в Америке. Книги там издаются не хуже, чем у нас, а лучше. «Книга — массам!» в своем проекте определенно говорит, что мы должны книги издавать красиво. Красивая книга — это значит удобный формат, ясный шрифт, хорошая бумага, простой крепкий переплет. То, что демонстрировал Фитингоф, — это буржуазная красивость. Это краснощекая напудренная красавица с золотыми перстнями. Такие книги, помимо того, что они очень дороги, они неудобны для чтения. Эти попугайные книги покупают снобы и держат под стеклом на полочке. Книга — это боевое оружие, а то, что показывал Фитингоф, «подарок молодым хозяйкам». Такие книги украшают кабинеты пошляков, и только. Социалистическая красота — это прежде всего то, что просто, удобно и дешево, — сказал Праскухин.

— Америку открыл! — крикнул с места Фитингоф.

Технорядно и Праскухин уходили с собрания грустными. «Книга — массам!» не встретила сочувствия среди писательской общественности.

Праскухин не унывал. Он заинтересовал проектом издания массовой книги Наркомпочтель, ВСНХ, Наркомпрос. В этих наркоматах говорили, что перспективы чрезвычайно заманчивы, но активной поддержки он и там не нашел.

Праскухин не стеснялся использовать и личные связи для общего дела. Он прилагал все усилия, чтобы провести проект в жизнь.

Незадолго до отъезда в Ковно выяснилось одно важное обстоятельство. Это обстоятельство касалось химической промышленности. В связи с этим были произведены новые перерасчеты, что еще удешевило стоимость книги.

Праскухин и Технорядно подали обстоятельную докладную записку в Совнарком. Они изо дня в день ждали рассмотрения этого вопроса в Совнаркоме… Вот еще почему Александру Викторовичу не хотелось уезжать из Москвы.

Технорядно посылал Праскухину в Ковно точные информации о судьбе проекта. В этих информациях ничего утешительного не было. Праскухину казался проект ясным и полезным. Его злила бюрократическая волокита.

— Это дело надо двинуть как можно скорей, — говорил он всем.

Праскухин был убежден, что рано или поздно проект будет одобрен и осуществлен. Так оно и случилось, хотя для этого потребовалось еще полгода.

Александр Викторович приехал в Москву в самом веселом и бодром настроении. На вокзале его встретили Технорядно и бывший книгоиздатель. Он обоих обнял и поцеловал. Темно-коричневая мягкая шляпа съехала ему на затылок, обнажив светлый лоб. Возбужденный, с сияющими глазами, Праскухин засыпал вопросами Технорядно и Эммануила Исааковича. Те не успевали отвечать и не поспевали идти за ним.

Они вышли на площадь. Мартовский синий вечер. Был тот час, когда еще не зажигают фонарей. Технорядно отделился и вскоре лихо подкатил на автомобиле.