Его выдал провокатор Малиновский.

Свердлова выслали в Туруханский край, в деревушку Курейку, в двадцати пяти километрах за Полярным кругом. Морозы, ветер и бесконечные снега. Месяцами кромешная тьма. Месяцами — сивый день и сивая ночь. В такое время особенно тоскливо…

Яков Михайлович много читал и написал несколько книг: «Очерки Туруханского края», «Крушение капитализма», «Раскол в германской социал-демократии», «Очерки по истории международного рабочего движения»… Ловил силками зверя и птицу. В письмах к товарищам он писал: «Не век же проживу здесь. Я ведь из той категории человеков, которые всегда говорят: „Хорошо, а могло быть хуже“. Я не помню точно, но предполагаю, что, когда тонул, думал так же: могла бы быть и тяжелее смерть». Еще он писал: «Чуть-чуть потеплело. С треском ломается лед. Не хочется с берега уходить. Полетели гуси. Они летят низко, сворачивая в сторону у самой деревни…»

Узнав о февральской революции из приветственной телеграммы 14-го Сибирского полка, посланной на имя ссыльных, Свердлов немедленно собрался в путь. До железной дороги тысяча километров. Днем и ночью ехали ссыльные. Ни в тюрьме, ни в ссылке, никогда так медленно не тянулось время. Скорей, скорей в революционный Петроград!..

Партия послала Якова на Урал, но там он пробыл недолго. Уральские рабочие командировали его делегатом на Всероссийскую апрельскую конференцию большевиков. На этой конференции Якова Михайловича избрали в члены Центрального Комитета.

Он был «дегустатором» в партии и знал, как лучше и полезней использовать того или иного товарища. Он обладал прекрасной памятью. Ленин называл его «богатейшей памятной книжкой партии».

В июльские дни Свердлов с балкона особняка Кшесинской приветствовал восставших рабочих, солдат и матросов своим мощным басом.

Буржуазные газеты прозвали его «стальной черный дьявол».

На Шестом съезде партии Свердлов делал организационный доклад. Шестой съезд партии постановил свергнуть диктатуру буржуазии. Яков работал в тех органах, которые непосредственно были связаны с рабочими и солдатскими массами.

После Октября Свердлов — председатель ВЦИК. Он руководит съездами Советов, организует советскую власть. Под его руководством проходит Первый Всероссийский съезд трудящихся женщин. Он разрабатывает декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Ни один параграф конституции советской власти не разрабатывается без участия Якова.

Ленин часто говорил: «Столкуйтесь со Свердловым»… «Сговоритесь со Свердловым»… «Созвонитесь со Свердловым»…

В период своей второй эмиграции Владимир Ленин много раз желал лично встретиться с Яковом Свердловым, но не удавалось. Два человека боролись за одно и то же дело, жили одними идеями, знали друг о друге, но никак не могли встретиться. Они познакомились только после февральской революции…

Свердлов возвращался с Украинского съезда партии. Он курил трубку, смотрел в окно, что-то записывал в записную книжку, и все время ежился. Ему казалось, что в вагоне холодно. На остановках приходили местные работники, рассказывали о своих нуждах, жаловались и советовались с Яковом. В Орле железнодорожники стали его просить выступить на митинге. Ему не хотелось выступать: плохо себя чувствовал, — но не мог отказать. Он вышел из вагона в осеннем пальто поверх кожаной куртки. Март. Почернелый снег. Угольное небо… Яков говорил железнодорожникам орловского узла о конгрессе III Интернационала. Он говорил мало: плохо себя чувствовал.

В Москву приехал больным. Первый день он еще работал: днем — в Совнаркоме, ночью — в президиуме ВЦИК.

Пришел домой, смерил температуру — около сорока. «Вот так штука», — удивился Свердлов и велел придвинуть телефон ближе к постели…

За полчаса до его смерти к нему приехал Ленин. Яков приподнялся, стал что-то возбужденно и горячо говорить. Владимир Ильич взял за руку и сказал:

— Успокойтесь. Все будет сделано… Усните, постарайтесь заснуть, вам будет легче.

Свердлов стих; казалось, заснул. Наступила тишина. Ленин на цыпочках вышел из комнаты. Больной начал стонать и через несколько минут умер.

Его хоронили восемнадцатого марта, в день Парижской коммуны.

Ему было тридцать четыре года…

Мишу взволновала биография Свердлова.

Какой замечательный человек! Тридцать четыре года. Да, но отсчитай четырнадцать на тюрьмы и ссылки. Остается чистых и то не совсем чистых двадцать лет. Юноша! Как много успел сделать! «Мне сейчас восемнадцать, и совершенно чистых, а я еще ничего», — огорчился Михаил. С некоторым удовольствием подумал о том, что Свердлов был невысокого роста. И Ленин тоже. И Пушкин. Миша вспомнил: он где-то читал, что все великие люди невысокого роста. «Яков Свердлов, вероятно, был чуть-чуть выше меня…»

Полоса везения продолжалась. Замечательно хорошо работалось. Вначале немного задерживали руки. Миша сменил трех натурщиков, не мог подобрать нужные ему руки. Дело было не в натурщиках. Руки Якова Свердлова печатали в подполье прокламации. Несли красный флаг. Руки помнили одиночную камеру и снег за Полярным кругом. Потом эти руки подписывали Конституцию советской власти. Всего этого не надо забывать. Все это надо отобразить в картине. С руками приходилось трудно.

Иногда Миша думал, что он пишет гениальную картину. Иногда брало отчаяние, и думал, что очень плохо. Убого. Бездарно. Тускло. Он вспомнил работы Микеланджело, Леонардо да Винчи, Тициана, Рафаэля, Рембрандта… Да, даже французы: Манэ, Дерен, Сезанн, Гоген, Дега… Мише делалось страшно. Ему казалось, что по сравнению с великими художниками планеты он просто ничтожество. Он робел, днями не подходил к мольберту…

Так бывает и с литераторами. Сидит литератор за письменным столом, перед ним чистый лист бумаги, перо, чернила, и вдруг встают горы: Стендаль, Шекспир, Флобер, Бальзак, Толстой, Гоголь, Достоевский… Как они писали! Боже мой, как они писали! Литератору мучительно стыдно браться за перо.

Михаил чаще всего думал, что картина его гениальная… «Смелей, смелей! Нет мне дела до Рембрандта. Нет мне дела до да Винчи. Я вооруженней их, я передовей… Юлий Цезарь сейчас проиграет сражение любому отделенному командиру Красной Армии… Смелей, смелей, Миша, нажимай! Полным голосом работай… Слава стучится в дверь. Очень нужна мне эта слава».

В дверь стучался Пингвин. Он приходил за папиросами, за щепоткой чаю и просто поболтать.

Вечерами Миша ходил с ним гулять по Москве. Ему нравилось идти рядом с длинноногим, высоким Пингвином. Пингвина бывало трудно вытащить на улицу. Он предпочитал, лежа в кровати, читать книги. Читал все, что попадало под руку. Возможно, он был прав, когда говорил: «Меня занимает самый процесс чтения». Книги у него были очень-очень разные. История культуры вишни. Комплект «Сатирикона». Справочная книжка рыболова. Самоцветы России. Душевные болезни. Разрозненные тома Ленина. Переписка Маркса и Энгельса. Сборник исторических задач по математике. Том Дарвина. Много беллетристики. Книги путешествий. «Искусство рукопашного боя», где на двухстах страницах, с рисунками и фотографиями, излагалась тактика кулачного уличного боя. В конце этой книги сообщалось, что лучшее средство самозащиты — это «бежать без оглядки». «Если вы бегаете быстро, не обращайте внимания на самолюбие, бегите без оглядки».

В комнате у Пингвина был угол, оцепленный веревкой. Это место называлось: «уголок военного коммунизма». Тут стоял помятый, заржавленный примус. Висела пожелтевшая бязевая рубаха в узелках — словно насекомые. Висели плакаты времени военного коммунизма: «Донецкий уголь должен быть наш». «Все на борьбу с вошью!» И тут же большая визитная карточка с загнутым углом и надписью славянской вязью: «Встань, умойся, причешись и на прививку попросись». На перевернутом вверх дном котелке лежали высохшая вобла и винтовочный патрон. В остальной части комнаты у Пингвина было безнадежно грязно и беспорядочно. Сам Пингвин каждый день брился и любил чистую сорочку.

— Хорошо, что в жизни есть одеколон и чистые сорочки…