Они старались думать. А чем еще может заниматься фрагмент интеллекта, сохраненный на внешнем носителе? Отсюда и все их беды. Честно говоря, людям, решившимся на запись сознания, раньше думать приходилось не очень часто. Например, когда надо было решить брать с собой на прогулку зонт или нет. О, некоторые умудрялись для обдумывания этой важной проблемы устраивать целое исследование, особенно, если не доверяли сообщениям синоптиков. Они пристально изучали небо, следили за ветром и проверяли показания барометра. Это была целая наука, требующая значительного напряжения сил, в первую очередь, умственных. Но перед мысликами такие проблемы не стояли. Они должны были научиться думать о чем-то отвлеченном, философском, совсем не связанным с жизненными обстоятельствами.

При одной мысли, что вся его дальнейшая работа будет заключаться в обучении мысликов умению болтать на отвлеченные темы, у Зимина начинал болеть живот и подергиваться глаз. Вероятность того, что его труд когда-нибудь приведет к успеху, была слишком мала. Он был не готов взять на себя ответственность. Зимину хотелось, чтобы эксперимент отложили хотя бы на год.

Но пришел день, когда Горский спросил:

— Как поживает твой мыслик?

— Который именно? — переспросил Зимин.

— Я спрашиваю про фрагмент Магистра.

— В-первых, ты лучше меня знаешь, что отожествлять мыслика с человеком-оригиналом нельзя. Да, квантовый компьютер творит чудеса. Но я бы не стал утверждать, что фрагмент Магистра научился «думать». Правильнее было бы употребить слово «вспоминать». Фрагмент признался, что после записи он научился получать новую и полезную информацию о внешнем мире из своих воспоминаний. Понимаешь, ему нравится отыскивать в давно минувших событиях крупицы знания о вечной жизни.

— То есть из той информации, которую мы успели разместить в его памяти.

— Иногда у него и в самом деле получается забавно. Так и должно было быть. Из всех человеческих эмоций доступным ему остался только смех, остальные заменены эрзацами или демонстраторами. Ты даже представить не можешь, какой приступ удовольствия он испытывает, когда получает возможность прокомментировать событие типовым смайликом — характерным знаком из набора стандартных эмоциональных проявлений. Для него это единственная оставшаяся связь с прежним миром, когда он еще был человеком. Оказывается, фрагменты изо всех сил стараются оставаться людьми. Я этого не ожидал.

— Как ты думаешь, воспоминания действительно так важны? — спросил Горский.

— Наверное. Все уже случалось когда-то. Новое — это хорошо забытое старое. Устойчивое словосочетание, я так часто слышу его и произношу сам, что почти смирился с его истинностью.

— Но я не понимаю, как воспоминания могут помочь в познании окружающего мира?

— Самым удивительным и непредсказуемым образом. Например, фрагмент вдруг обнаружил фундаментальное отличие информации от знания. Оказалось, что это совсем разные вещи. Открытие его насмешило. Он использовал целую кучу смайликов. Хотя бы потому, что в прежней, «нормальной» жизни подобные выводы ему в голову никогда бы не пришли. А сейчас и головы нет, а мысли появились. Или, скажем, понимание термина «интересно». Оно изменилось. Раньше все было проще — интересными были польза и удовлетворение: выгода, секс и власть. Казалось, что эти ориентиры человеческих устремлений останутся вечными и непоколебимыми, но не тут то было, отныне у фрагмента появились совсем другие стимулы, не связанные с жадностью. А ведь выгода, секс и власть — это всего лишь жалкие проявления жадности, так считает сейчас компьютерный фрагмент Магистра.

— Не понял, причем здесь воспоминания? Может быть, это заработал индуктивный контур?

— Воспоминания о почти олигархе помогли фрагменту прийти к выводу, что необъяснимая тяга к бессмертию — всего лишь глупое проявление жадности. А ведь сначала он считал, что приобрел за бесценок очень ценную вещь. Но особенности его нового существования заставили его усомниться в этом. Вот тут он и понял, что информация и знания — это разные вещи. Более того, научился без труда отличать одно от другого.

— Это печально, — расстроился Горский. — Я думал, что эксперимент можно начать уже на следующей неделе. Но если я тебя правильно понял, с моделью психики еще надо поработать. Долго?

— Мы не все смогли предусмотреть.

— Ты считаешь, что пока еще нельзя прерывать связь фрагмента с мозгом пациента?

— Я поговорил с самим Магистром. Мы обещали, что его сознание будет размещено в сети только после смерти, однако он утверждает, что «ощущает» интеллектуальную активность фрагмента. Это нехорошо. Он не сомневается, что электронная версия полностью подчинила его волю и тело, несмотря на то, что я не сообщал о локальной связи его мозга и фрагмента. По теории он не должен был знать о взаимодействии, однако чувствует его. Магистру новое состояние понравилось. Он считает свою раздвоенность полезной. У него появилось чувство защищенности и уверенности. Ему теперь на все наплевать, мирские дела кажутся мелкими и пустыми по сравнению с вечностью, которую он вот-вот обретет.

— Так пойдем ему навстречу!

— К сожалению, радостное и возбужденное состояние у клиента продолжалось недолго. Начались видения. Теперь я вынужден часами выслушивать его длинные рассказы о бедах и испытаниях, с которыми он сталкивался в своей бурной жизни.

— Фиксируй, это бесценный материал, который мы должны будем записать в память модели.

— Сомневаюсь. Реальность и вымыслы переплетаются у него самым причудливым образом. Отделить одно от другого крайне сложно. Я не могу понять, действительно ли Магистр верит в то, что с ним происходили все эти странные события, которые больше похожи на бред, или он пытается запутать нас.

— Это не принципиально, твое дело поддакивать.

— Странно, но механизм воздействия фрагмента на мозг человека-оригинала остается непонятным. Однако влияние существует и довольно легко фиксируется.

— А у других людей-оригиналов этот эффект замечен?

— Да. Сходные проявления наблюдались и у других пациентов. Внезапные ложные воспоминания, фантомные видения. Я записал десяток подобных проявлений, можно будет использовать эти записи при дальнейшей работе, правда я плохо понимаю, как это может нам помочь. Но, повторяю, причины возникновения лишенного четкой структуры бреда пока еще остаются непонятными.

— Хорошо, что мы всех их изолировали в санатории.

— Возможно эффект и не связан с экспериментом. Я склоняюсь к мнению, что таково нормальное состояние мозга наших пациентов. Надо это проверить.

— Почему бы не использовать в качестве контрольного эталона разум майора Кротова? — сказал Горский, ехидно ухмыльнувшись. — Кстати, отличная идея! Начальник для этой цели подходит наилучшим образом. Вряд ли кто-то захочет записать твое или мое сознание. Этот проект создавался для выдающихся людей. А они все немного Кротовы. Лучшего экземпляра для сравнения не найти.

— Насколько мне известно, никто не исследовал мозг майора Кротова профессионально.

— Не было необходимости. Понятно, что занятие это бесперспективное и не имеет практической ценности.

— А вот нам понадобилось.

— Прошу тебя, никому об этом не говори, подумают, что мы бездельники.

Симпатия, которую Зимин в глубине души испытывал к главному менеджеру лаборатории майору Кротову, не могла быть объяснена разумными причинами. В теплых и по-своему добрых глазах этого поразительного человека было что-то притягательное, недоступное рациональному анализу, запрещающее подозревать его в способности к жесткому реагированию на кощунство по отношению к новой науке. Нет, конечно, Зимин понимал, что за любые слова, произнесенные им в присутствии майора Кротова, если, конечно, их нужно будет посчитать кощунством, ему придется отвечать. Но он надеялся, что спрос будет не злой, не фанатичный, а взвешенный и справедливый, в рамках действующего законодательства. Однако, с другой стороны, Зимин достаточно адекватно оценивал свое место в Институте, чтобы не вести с майором Кротовым отвлеченные философские беседы. Нельзя было вот так, ни с того ни с сего, обрушивать на этого исключительно положительного человека, какой бы смысл ни вкладывать в это непростое понятие, потоки неотредактированных предположений и идей.