Понимая, что рано или поздно умрёт - или от руки сардаукара, или от радиации, - Иштван решил не унижать себя обращением в христианство и начал морально готовиться к кончине. Его удивляло то, что христиане, точно так же страдающие от лучевой болезни, а потому тоже обречённые на мучительную смерть, так отвратительно цепляются за смехотворные, с точки зрения отведённых Ка-Ласаром двух месяцев, привилегии.
Кухня размещалась непосредственно в бараке, как и туалет. Готовили на завтрак и ужин одни и те же блюда - рэчег и рис-понджи. После побудки, всегда в восемь утра по местному времени, основная маса заключённых один час проводила на плацу, маршируя под неизменное: "Сар-да-у-кар! Императорский солдат!..", от чего христиане освобождались. Гимн, состоящий из четырёх четверостиший, они выучили быстро. Первые три строфы следовало начинать словом "сардаукар", разделённым на слоги, а в четвёртой строфе - наоборот, чеканить по слогам вторую половину фразы. В девять утра они получали завтрак в пластиковой посуде, а потом оправлялись на работу.
-- Иштван, ты сегодня получил из станнера. Не любишь работать?
Груеску обернулся. Перед ним стоял Млатан, уроженец Колхара. Он был смуглым и темноволосым верзилой лет тридцати, со вчерашнего вечера крутившийся в углу, где обитали христиане. Видимо, он решил окреститься и начал наперёд отрабатывать привилегии.
"Скоро тут останутся одни христиане, и сардаукары цинично перебьют их за вероисповедание, враждебное Империи и фофрелюхам".
-- Млат, я не на тебя работаю.
-- Почему, мог бы и на меня. Или я тебе не нравлюсь ?
Подошла очередь Иштвана. Он отвернулся от назойливого колхарианца и подошёл к кухонной плите, за которой стоял угрюмый широкоплечий христианин, Г'Юкун, осуждённый на год за кражу портафона члена имперской делегации.
Г'Юкун дал ему тарелку с кашей, а его напарник Зираст налил рэчег, бросив злобно:
-- Проваливай.
Не успел Иштван отойти в сторону, как его грубо толкнули в спину. Млат сделал это двумя руками одновременно, выбив и тарелку с кашей, и стакан с рэчегом.
Иштван едва успел обернуться, как получил удар в лицо. Его будто ослепило ярким светом, и он согнулся от боли, ухватившись за подбитый глаз.
-- Не хочешь на меня работать? А на кого ты хочешь работать? На фарисеев?! - Млатан нанёс ещё несколько ударов, после которых Иштван упал. Он безуспешно пытался встать, но не смог. В довершение всего тяжёлый удар ботинком сломал ему нос, от которого бывший студент-социометрист потерял сознание.
Когда он пришёл в себя, рядом находился один из заключённых, незнакомый ему мужчина лет пятидесяти с пристальным взглядом карих глаз на морщинистом лице. Иштван обнаружил себя лежащим на собственной койке. Попытавшись встать, он не смог - тело не слушалось, он чувствовал, что его мутит.
Мужчина силой уложил его на кровать.
-- Отдохни, парень. Ты зря выступил против христиан. Они следят за порядком и готовят пищу. - Возмущённый Иштван попробовал было возразить мужчине, но тот перебил его с силой убеждения, свойственной всем людям с большим жизненным опытом. - Послушай меня, парень, и ты поймёшь, что это - правда. Что бы было, если бы христиане за тебя не вступились? Если бы в бараке царил беспредел? Да, они бьют, и иногда очень сильно, особенно тех, кто предаёт братьев заключённых. Но ведь может быть гораздо хуже, - мужчина внимательно посмотрел Иштвану в глаза. - Что бы случилось, если бы тебя ударил сардаукар? Христиане прикрывают нас от гнева фарисеев.
Иштван повернулся к нему правой стороной лица, так как левый глаз уже запух и совершенно закрылся. Видно было, что мужчине этому такие разговоры приходится вести не впервые в жизни, и что к ним он тщательно готовится, стараясь произвести благоприятное впечатление. Христиане казались Иштвану людьми из какого-то иного мира, поразительно легко понимающими друг друга и надсмотрщиков. Да это же уголовники! - вдруг прозвучало у него в голове, будто кто-то (или он сам?) произнёс эту фразу вслух. Поразительно похожие на Далотца с пересыльной станции, они быстро сориентировались, приняв игру, предложенную сардаукарами. Христиане! Осуждённые обратились в запрещённую религию всего за несколько дней. Кто ещё, кроме уголовников, согласится стать христианином в мире Оранжевых Католиков! Это веротерпимое философское учение, проповедующее трудолюбие и послушание, уже несколько тысячелетий как вытеснило остатки прежних религий, чей беспощадный фанатизм и отрицание фофрелюхов и стал главной причиной их запрета. Но не на Салузе Секундус...
Не на Салузе Секундус?! Не в радиоактивной имперской тюрьме?!
-- Зови меня Чарбейром, парень. Я родом с Зановара. Я в своей жизни видел всякое, и молодёжь обращается ко мне за советом. Думаю, если ты образумишься, то помиришься с Млатом. Теперь отдыхай, - он протянул руку, покрытую татуировкой, и ласково погладил Иштвана по плечу. Тот брезгливо отстранился.
-- Ну, как знаешь, парень, - произнёс Чарбейр, вставая.
Иштван, хорошо понимавший, что в бараке ему теперь жизни не будет, начал лихорадочно думать, что делать дальше. Попытаться поднять против уголовников других заключённых ? Он растерянно осмотрелся по сторонам: один из пятидесяти таких же однотипных бараков лагеря "Обитель скорби", рассчитанный на двести человек, имел сто двуэтажных коек , построенных в по две в ряд по обе стороны центрального прохода. На высоте четырёх метров под потолком болталось старомодные лампы накаливания, всего девять, включая три неработающих. Беглый осмотр поредевших рядов заключённых не выявил среди них желающих выступить против христиан, а искать их самому было бесполезно.
Обратиться к сардаукарам? Да они просто убьют его, как уже убили одного осуждённого, пытавшегося пожаловаться на христианина, избившего его стальной палкой. Иштван понял, что единственный выход из сложившегося положения - это убить Млата самому. Нанести один хороший удар киркой... Но тогда и его казнят! Разве что убить его где-то, где никто не увидит... но как это сделать?
Не будет Млата, они пришлют кого-то другого.
Потух свет. Заключённые начали поспешно занимать свои места на койках, спотыкаясь и падая в темноте. Кто-то вскрикнул, послышался звук падающего тела. Как уже случалось, поутру могли обнаружить окоченевший труп.
То тут, то там были слышны шорохи и перешёптывания. Среди заключённых образовались пары, которые становились всё более распостранённым явлением. В мире, пропитанном ненавистью, они избрали любовь, которая является злом сама по себе.
Иштван вздохнул. В животе у него заурчало - он ничего не ел с самого утра. Сжавшись в комок, он накрылся одеялом с головой, надеясь уснуть.
"Им-пе-ра-тор! Дал справедливость и закон!
Им-пе-ра-тор! Жги лазерным огнём!
Им-пе-ра-тор!В бой нас поведёт!
Император! Об-ру-шим-ся я-дер-ной гро-зой !"
Гимн сардаукаров императора
Утром седьмого дня заключённые трудового лагеря "Обитель скорби" маршировали на плацу. Иштван, чей левый глаз практически не открывался, печатал шаг вместе с остальными. Лил дождь, вероятнее всего, кислотный, а температура не достигала и пяти цельс-градусов выше ноля.
Сардаукары, безликие серые фигуры в шлемах с забралами из металлопластика, занимали периметр плаца. Фельдфебель Ка-Ласар, отличавшийся от остальных лишь какими-то понятными только сардаукарам знаками различия, был одним из них, вероятно, тем самым, что по-хозяйски стоял в центре плаца с лазеружьём наперевес. А может, он сейчас находится за пультом управления в герметичном домике для охраны? Или где-то далеко, за тысячу километров отсюда? И на самом деле он никакой не фельдфебель, а извращённый придворный, обожающий предаваться садистским развлечениям? Или даже сам...
Иштван оборвал свою мысль. Он уже дал волю своему языку однажды. Ему было холодно, и, маршируя, он мог хоть как-то согреться.
