Официант принес завтрак, но спорщики этого даже не заметили. Иван ковырялся ложкой в каше, беззвучно мурлыча "Катюшу".

- ...Смерть? - Бруно прикусил нижнюю губу, упрямо качнул головой. - Ее нет. Никакая вещь не уничтожается и не теряет бытия, но лишь случайную, внешнюю, материальную форму. Человек, увлеченный величием своего дела, не чувствует ужаса смерти. Он способен все обращать в благо. Даже плен использовать, как плод большой свободы. Даже поражение превращать в победу.

"Ай да Ноланец! - восхитился Иван. - Такого ничем не согнешь".

В зале стало многолюднее. Зажглись люстры. Негромко заструилась скрипичная мелодия. Гурман-ассириец сосредоточенно обгладывал бараний бок. Ивану вдруг вспомнились стихи, которые читал Курбатов. Как давно это было! Тысячу лет назад. Стихи о Ноланце. Иван отодвинул в сторону тарелку с овсянкой. Зажмурился, вспоминая.

"...И маленький тревожный человек..."

- Ослы от схоластики и теологии утверждают, будто моя философия унижает человека, - чуть хрипловатый голос Ноланца дрожал от негодования. - Жалкие глупцы! Я раскрыл людям величие Вселенной, безбрежные миры космоса! Возвысил человека.

"...С блестящим взглядом, ярким и холодным..."

- Освободил его дух и разум из темниц богословских догм!

"...Идет в огонь..."

- Уже ради одного этого стоило жить и бороться!

- Вы правы, синьор Джордано, - мягко произнес Миклош.

- Мне твердят: "Смирись, жалкий раб! Отрекись, раскайся, моли о помиловании!" Отречься от истины? Никогда! Этого они от меня не дождутся!

На некоторое время за столом воцарилось молчание. Иван открыл глаза и удивленно заморгал: Миклош улыбался! Улыбка, даже такая, как у Миклоша, - болезненно-грустная и робкая все равно воспринималась как кощунство после всего, что только что говорил Джордано.

- Чему вы улыбаетесь? - по-русски, чтобы не понял итальянец, негромко спросил Иван.

- Разве? - Радноти низко опустил голову и зябко передернул плечами.

- Что с вами? - всполошился Джордано. - Сердце?

- Так, пустяки. - Миклош выпрямился. - Мы тут не оченьто октровенничаем между собой, синьор Джордано. И вы, конечно, обратили на это внимание. По-моему, пора внести ясность. Как вы считаете, Иштван?

- То know who is who, - кивнул Иван, - just time *.

- Мы с Иштваном попали сюда из двадцатого века.

Итальянец сложил губы трубочкой, чуть слышно присвистнул.

- Впрочем, я примерно так и предполагал.

- Но дело даже не в этом.

- The fact is... ** - начал Иван.

- Помолчи, - попросил венгр. - Дело в том... Ну вы уже поняли, при каких обстоятельствах попадают на экспресс "Надежда"?

- С порога вечности, - улыбнулся Джордано.

- Вот именно. - Трудно было сказать, чего больше в ответной улыбке Миклоша - юмора или тоски. - Я поэт, синьор Джордано. И, наверное, лучше скажу стихами.

... И подозренья осторожный взор

меня казнит; он правильно заметил:

поэт, я годен только на костер

за то, что правды я свидетель,

за то, что знаю: зелен стебелек,

бел снег и красен мак,

и кровь красна струится,

и буду я убит за то, что не жесток,

и потому, что сам я не убийца.

Радноти вздохнул и, протянув руку через стол, опустил ладонь на запястье Джордано.

- Вы философ и лучше разбираетесь в этих делах. Но факт остается фактом: через триста с лишним лет после вас ситуация повторилась: костры, виселицы, пытки... Разве что палачи одеты в мундиры, да инквизиция называется по-другому.

- Как? - хрипло спросил Джордано.

- Фашизм.

- Фашизм... - повторил итальянец. - Какое мерзкое слово. Есть в нем что-то змеиное.

"Знал бы ты, где родилась эта змеиная мерзость!" - подумал Иван и вдруг ощутил, как из темных глубин подсознания вздымается неукротимая волна ненависти. "Остановись, - приказал он себе. - При чем тут Джордано? Итальянец? Ну и что из того? В шестнадцатом веке его сожгли инквизиторы. Сегодня - сгноили бы чернорубашечники."

- Райшом хорш! *** - прозвучало над самым ухом. Иван вздрогнул и оглянулся: меднолице улыбаясь, возле соседнего кресла стоял Казбек. - Опоздал, да?

* Узнать, кто есть кто. Самое время (англ.)

** Факт тот, что... (англ.).

*** Доброе утро! (осет.)

- Испугал, - поправил Иван.

- Такого испугаешь! - Казбек с уважением оглядел Зарудного.

- Садись, - пускаться в объяснения не было ни малейшего желания. - Сейчас официант подойдет.

Казбек поздоровался со всеми за руку и только потом занял место рядом с итальянцем. Тот рассеянно подвинул к себе тарелку с кашей, думая о чем-то своем, и выражение лица у него было странное: сосредоточенное и растерянное одновременно.

- Синьор Джордано! - решился Иван. Итальянец медленно поднял глаза.

- Можно, я вам тоже стихи прочту?

- Стихи? - удивился Миклош. - Неужели свои?

- Бунинские. Про вас, синьор Джордано. А вы переведете, Миклош, ладно?

- Постараюсь, - кивнул венгр.

Память не подвела. И Миклош постарался на славу. Итальянец долго молчал, глядя в одну точку. Потом все так же молча и крепко пожал руки Ивану и Миклошу. По впалой щеке медленно скатилась слеза.

"Ну вот, - огорченно упрекнул себя Иван. - Хотел человеку приятное сделать, а получилось..."

- Graci *... - Джордано переборол волнение и улыбнулся. Вы оба не представляете себе, как много для меня сделали. Теперь...

- Синьор Джордано, - Иван инстинктивно почувствовал опасность и ринулся наперерез. - Давно хотел вас спросить...

- Да, Джованни? - Ноланец был явно удивлен, но недовольства не выказывал. - Спрашивайте.

- Почему на вас эта одежда? - брякнул Иван первое, что пришло в голову.

- Одежда? - Джордано недоуменно оглядел себя и понимающе усмехнулся. - Видите ли, Джованни, я довольно долго гостил у синьоров церковников. Мой туалет порядком истрепался. А взамен святая инквизиция смогла предложить только рясу, да и то с чужого плеча. Знали бы вы, как долго пришлось ее отстирывать. Впрочем, ничего удивительного тут нет: ослы никогда не отличались чистоплотностью. А ослы в сутанах и рясах тем более. Скажите, Джованни, в ваше время церковь еще существует?

- Да, - кивнул Иван. - Но она отделена от государства.

- Во всем мире? - оживился итальянец.