«Пятьдесят грамм водки и кофе — это две гривны», — подсчитал Писатель про себя, сунул полтинник в карман, и, оставив нужную сумму на столе, направился в центр города с твердым намерением внимательно рассмотреть и изучить все, что попадется по пути, и затем вернуться в свою съемную квартиру и подробно записать: доказать своему неверующему другу, что жизнь состоит не из любви.

«Рынок, да, вот где жизнь, как она есть! Уж точно не райский уголок для влюбленных парочек с томными взглядами. Да уж, дорогой друг! Хочешь хромых-косых нищих, чумазых малолетних проституток из подворотни? Получишь, не сомневайся! Все эти бездельники, что болтаются тут, выставляя себя напоказ! Шатаются дни напролет, потому что нет ни работы, ни надежды, так какого черта им еще делать!?»

Так какого же черта?!

Нужна им любовь, как собаке пятая нога! Э, дорогой дружок, я тебя за руку отведу в места свиданий, где обычно встречаются по уши влюбленные: в социальные учреждения, в приют для бездомных, в бесплатную столовую…

Чувствуя за собой полную правоту, Писатель чуть ли не бегом бежал за собственным стремительным воображением. Рынок, прогулки, бесплатная столовая… В действительности же он оказался на полпути от дома, у маленького моста. Жара высушила ручей, в усеянном камышом и осокой русле еле-еле журчала вода. Канал, выгребная яма, открытая канализационная труба… За мостом вытянулись в ряд слепые дома с опущенными жалюзи. Страх, стресс, депрессия… Человеческие страдания с большой буквы, как он написал в одной из своих новелл. Конечно, выражение немного напыщенное, пафосное, но все же — жизнь ни на грамм не состоит из любви.

Так из чего же?

Из веры, нации, родины?

Из призвания, успеха, денег?

Горькая, безотрадная жизнь…

Вдруг, ни с того ни с сего у Писателя закружилась голова. Из подворотни выскочила целая орда детей; перед глазами змейками завертелись вопросительные знаки. «Это жара — прогонял он страх, — ночь за компьютером причина того, что… что надо остановиться».

— Это уже слишком! — громко возмутился Писатель и прислушался к порывисто бьющемуся сердцу, к стуку в висках. — Спокойно, передохну немного!

Ближайшая тень нашлась под огромным рекламным щитом. Наш Писатель осмотрелся кругом, потом взглянул на щит: «Приведи себя в порядок, возьми!..» Взгляд случайно скользнул на небо — никогда еще не казалось оно ему таким синим, сияющим.

— Господи, — прошептал он, — и это все?!

Писатель подался вперед. Шагнул раз, потом еще…

Когда мир покачнулся, ухватился за железный столб со щитом на краю канавы. Небо стало землей, земля небом…

«Нет и еще раз нет!» — было первой мыслью Писателя, когда он пришел в себя. Синее полупрозрачное небо расстилалось над ним, будто ничего не произошло. Между тем, душа уже не бушевала: была только усталость, огромная усталость. Он слышал шелест травы, чувствовал на лице теплый ласковый ветер: и все же не мог пошевельнуться. Не смел подняться. Наверное, боялся встретить на обочине своего верного друга; или саму…

Гиблое дело — думать о смерти!

Обычно наш Писатель не выносил свои горести наружу, в минуты отчаяния он плакал молча, но в этот единственный раз перестал стыдиться: пусть все глазеют на его слезы. Писатель встал, и медленно, с остановками, но все-таки пошел по знакомой и такой незнакомой дороге — хватило духу!

Куда и зачем?

Сквозь слезы он видел не обычные глухие стены с осыпающейся штукатуркой, не съехавшую черепицу крыш, не стекающую в канавы канализационную жижу. Не интересовали его и горы мусора на краю дороги, и ржавые железные ворота. Он шагал как будто в какой-то необъяснимой вечности, где живущие дольше людей дома и предметы крайне мало значат. Нежные чувства населили его воображаемую вечность. Ему не пришло в голову позвать живодера при виде сбившихся в стаю бродячих собак; или призвать к тишине: потому что задача грузовиков состоит в том, чтобы шуметь, дерущихся в мусоре ворон — каркать, а его… Да, а его задача в том, чтобы поскорее прижать к себе, подбодрить своего верного друга.

Когда Писатель добрался до рынка, торговки уже собирали вещи. Среди безлюдных прилавков прогуливались несколько молодых парочек; можно было приобрести кое-что за полцены. Писатель метался с полтинником друга в руке от одного прилавка к другому. Обычно он покупал водку, хорошие сигареты, рыбу в масле, потому что любил. Но обычно это обычно, а сейчас он не хотел поступать как всегда. Наконец, купил цветы. Кому? Цветы ради цветов. Потом отправился домой, в свое глухое и мрачное съемное жилище.

В комнате нашего Писателя стоял затхлый запах табака. На столе синим светом горел монитор компьютера. Во всем этом была какая-то демоническая, возвращающая в прошлое сила. Он медлил. Думал про свои длинные периоды, про великую правду, о которой следовало бы написать.

Кому, зачем?

«Всем до лампочки!» — сказал бы друг.

— А что, если он все же прав? — задал Писатель вопрос, который так часто задают поэты, и, вместо ответа, раздвинул шторы, распахнул окно; выключил компьютер, вытащил старую печатную машинку из-под кровати: протер, все проверил, вставил бумагу. И все за несколько секунд.

Для разрядки он глубоко вобрал в легкие ворвавшийся в комнату свежий воздух и сел к пишущей машинке, чтобы написать эту новеллу.

Перевод: Любовь Удальцова

Ева Берницки

Ева Берницки родилась в 1962 г. в закарпатском городе Берегово (венг. Берегсаз), закончила филфак Ужгородского университета. Там же, в Ужгороде, в начале 1990-х гг. появились ее первые публикации: сначала это были небольшие статьи, затем сказки и, наконец, новеллы.

Как пишет о ней венгерский эссеист и критик Бела Бодор, «она предстала перед читателями уже готовым писателем — из „открытий“ последних лет это мало кому удавалось». Первый персональный сборник Евы Берницки «Долгий день продавца яиц» (2004) вышел в будапештском издательстве «Магветё», там же были опубликованы ее первый роман «Младенец без утробы» (2007) и второй сборник новелл «Ключ от крепости» (2010).

Для венгерского читателя мир новелл Берницки — абсурдный, безнадежный, но, в то же время, завораживающий и магический, — в первую очередь, связан с художественными мирами Адама Бодора и Шандора Тара. Одна из особенностей прозы Берницки — ее кинематографичность. Отдельные новеллы больше похожи на сценарии короткометражных фильмов или на видеоработы. Яркие, запоминающиеся образы-«кадры» обладают не только цветом и формой, но, как кажется иногда, даже запахом и вкусом. Постоянное присутствие границы, ее инфернальная власть над людскими судьбами заставляют вспомнить о «Замке» Кафки, а узнаваемые детали закарпатской (современной и советской) жизни — почувствовать реальность происходящего.

Вступление: Оксана Якименко

Рыбак в сетях

На Медарда^[28] зарядил дождь. Так и шел целыми днями. Стоило только высунуться на улицу — небеса тут же обволакивали прохожего мокрой мягкой пеленой. Даже солдата в изношенной серой форме — и того смыло. Смыло демаркационную линию на границе. Размыло сеть с ржавой колючей проволокой по бокам. Рыбак ничего не сказал, молча сдался. Устал? Да нет, не устал, с чего уставать-то. Он и сам не заметил, когда забросил ходить на реку. Думал, ничего у него не получится, ведь его место там, у разбухшей воды, на берегу, где мутные водовороты разодрали на щепы старую иву. Но все равно отправился, вместе со всеми, счастья пытать.

Вопрос всегда один и тот же. Он окутывает стоящих в ожидании затхлым духом, словно вонючим дымом дешевых контрабандных сигарет. Так должно быть. Но потом. Потом, правда, такой толпой не пройдешь. Сидят на скамеечке, никуда не торопятся, человек пять, как минимум. Время тянется медленно. Намеки считывать непросто. Откуда наползает это настроение и с каких пор? Блондинка заранее спланированным движением изгибается вполоборота и хохочет. Стоит ей изогнуться в неожиданном па, идеальные формы тут же призывно обтягиваются белыми брюками. Точно голая стоит, вот бы она нагнулась, да засадить ей на самую выдающуюся часть окорока фиолетовую печать — какую ставят в поездах строгие контролеры, отлично бы смотрелось. Но тут, на шоссе, когда она откидывает голову, ее улыбка в обрамлении волнистых кудрей означает с предельной очевидностью лишь одно: красавица я, не видишь, что ли, дурень. Незадачливый паренек только переступает с ноги на ногу, так и не выяснится до конца, кто он — контролер, гвардеец, пограничник, полицейский или обычный призывник.