— Я ведь написала! — слышалось ворчание из-за закрытой двери — что это вы сюда притащились, несмотря на мой совет?
— Подумал, что нам найдётся о чем поговорить, — прошептал я в замочную скважину. — Или это не вы нарисовали лепестки лилии в уголке письма? Сомневаюсь, что это недоразумение…
— Да о чем нам, проклятым, с вами разговаривать?
Наконец она вышла в довольно старомодном льняном платье песочного цвета с юбкой до пола и глубоким вырезом, обшитым лиловыми лентами с отполированными до блеска декоративными черными камешками. Волосы, только что неопрятно торчавшие в разные стороны, теперь были расчесаны и собраны в аккуратный пучок цвета воронова крыла, а лоб охватывала синяя шелковая лента, как у индейцев. Этот маскарадный костюм дополняли нелепые и довольно потрепанные сандалии из кожаных полос. Но в целом все было в порядке: полноватая ухоженная пятидесятилетняя женщина с шелковистой кожей, увядающий печальный цветок. Как раз мой случай.
Будто не сознавая всех своих достоинств, она продолжала кротко меня отчитывать:
— Признаться, господин, вы поставили меня в неловкое положение. Я ведь вам ясно написала: предложение не актуально! А вы так неожиданно сюда заявляетесь! Я бы вам хоть ноги омыла, как это приличествует, когда принимаешь гостя издалека… Только у нас ведь даже воды нет. Проклятый лес выпивает все до последней капли.
— Вода? Ну, с этим проблем не будет… — пробормотал я.
Сохранившиеся четыре улочки Вишны Яблоницы сходились на пыльной рыночной площади, в центре которой стоял высохший городской колодец, а за ним освещенная лучами заходящего солнца капелла святой Ванелизы. Крест на её куполе покосился, штукатурка обвалилась, ворота заросли сорняками, на ступенях пробилось несколько молодых берез, а вокруг стен в неровном свете приближающихся сумерек кружили легкие облачка пыли и запустения.
— Все будет хорошо! Вот увидите, нас ждут великие дела! — и я широким жестом пригласил ее проследовать за мной на площадь. Она пошла со скучающим видом, иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Мы обошли вокруг крохотной капеллы святой Ванелизы. При каждой остановке я задерживал взгляд на её пухлой шейке, но лишь настолько, чтобы она заметила моё внимание. Этого достаточно, я не собираюсь бросаться с места в карьер. «Сейчас я откланяюсь, — думал я, а она потом в одиночестве на своём ложе обдумает мой краткий визит, и с замиранием сердца будет ожидать моего возвращения».
— Уж не задумали ли вы чего? — спросила она подозрительно — а то ведь поди пойми эту современную молодёжь….
— Да, я как раз думал, какой подарок привезти многоуважаемой госпоже, когда через несколько дней вернусь сюда с техническими наработками и небольшим бюджетом. Прошу вас, скажите, чего бы вам хотелось. Дар, который вы с удовольствием приняли бы в знак уважения от искреннего почитателя.
— Ох, и сомневаюсь я, что вы еще сюда вернётесь… Впрочем, если вас это не затруднит, мне не помешали бы новые сандалии. Видите, эти уже совсем износились. А сапожника мы еще в прошлом году похоронили.
— Какие разговоры! Скажите только размер.
— У нас в Яблонице еще не ввели эту систему. Но я могу обвести ногу карандашом на бумаге.
— Что вы! Ни в коем случае! Вот что мы сделаем. — И я достал чистейший молочно-белый полотняный платок и аккуратно расстелил его на лестнице капеллы святой Ванелизы. Потом взял в руки прохладную ступню Мелиссы Богданович, и, расстегнув застёжку сандалии, осторожно поставил её ногу на платок:
— Вот так! А то бумага, карандаш… Мы же не в каменном веке живём, в самом деле! — На ткани платка остался легкий отпечаток ступни, с загадочными оттенками рельефа. Бледно-розового и бежевого цветов, из какой-то таинственной субстанции, похожей на её кожу. О, эта изящная женская ножка! Как у нас говорят: «она достойна целого мира», эта ножка мадам Мелиссы Богданович. Чтобы просушить след, я помахал платком у нее перед носом, потом, аккуратно сложив, положил его в карман.
Мы еще немного побродили вокруг капеллы, и я заметил на другой стороне площади какого-то человека. Он расхаживал взад-вперед и что-то яростно черкал в блокноте. Невысокий, бледный, полноватый тип, с кудрявыми волосами, в серых штанах, зеленом свитере и с жёлтой ватой в ушах. От него пахло лекарствами.
— Что это за карлик? — поинтересовался я.
— Это товарищ Акимовте, наш уполномоченный, писарь и конторщик. Он фиксирует для потомков историю нашего города.
— Ну, тогда ему найдется, о чем начирикать, — захихикал я, — теперь-то уж точно!
Прокашлявшись, я начал свою речь:
— Вон там, пожалуй, построим небольшую парковку, как вам такая идея? А рядом миленький отельчик, — его можно будет потом расширить, когда появится спрос. У входа в капеллу — магазин с сувенирами и привлекательным ассортиментом, чтобы выздоровевшие больные ходили за покупками в своё удовольствие. Вы спрашиваете, что за больные? Ну, так наши дорогие больные, которые скоро будут совершать сюда паломничества, чтобы выпить воды из источника у капеллы святой Ванелизы.
И чтобы она убедилась, что всё это не пустые слова, в безнадёжной тишине опустевшего города, которую лишь изредка нарушало жужжание мух, послышалось журчание воды из только что забившего ключа. На ступенях капеллы святой Ванелизы заблестели бриллиантовые струи кристально чистого ручейка. Поблескивая на солнце, он неуверенно выкатился из-под двери, прожурчал по лестнице, набирая силу потек меж камней — и вот поток воды уже с грохотом устремился в долину.
— Эффектно, что и говорить, — уважительно кивнула Мелисса Богданович. — Я вижу у вас и правда есть какой-то смелый проект. Но сейчас я вас очень прошу как можно скорее всё это остановить.
— Не могу, — ответил я. — Этого я к сожалению не умею. Понятия не имею, как это делается…
— Это плохо, — она уставилась вниз печальным застывшим взглядом, — вода не сможет покинуть долину, — на выходе стоит массивная плотина. В былые времена в случае опасности у нас должен был быть запас воды в подземных цистернах для ракетных шахт.
— Вот так невезенье! Откуда же мне было знать…
— Да уж невезенье! Из-за вашей лечебной воды у нас через несколько часов начнётся потоп.
— Сорри, я очень сожалею. Честное слово, не хотел.
— Да и мы тоже как-то не рассчитывали быть погребёнными под водой… А теперь я вынуждена попросить вас уйти. Бог с вами, и не обижайтесь, пожалуйста, но мне придется вас оставить. Мне нужно обсудить ситуацию с уполномоченными по области.
Чёрт! Вот это прокол! Ну нет, так нет… Я проводил взглядом её плавно покачивающийся зад, и по пыльной дороге пошёл прочь из города. Может ещё успею на вечерний автобус.
Я миновал последние ветхие домишки, когда меня догнал маленький старательный писарь-конторщик.
— Мы заполняем протокол, — выпалил он, с трудом переводя дыхание, — скажите, Эдуард Мартирос — это ваше настоящее имя?
— Нет, — ответил я с наигранным удивлением, — конечно, не настоящее! — Это ведь и правда был мой псевдоним. А настоящее имя? Хорошо ещё, что оно не написано у меня на кителе как у военных…
Кто знает, почему, но вечернего автобуса я так и не дождался, и провел ночь на вершине холма под открытым небом. Через какое-то время пошел тихий дождь. Он монотонно барабанил по листьям деревьев, повторяя одно и то же: «Прощай, молодость, прощайте, приключения!» — так что на глаза у меня навернулись слезы. Снизу еще некоторое время слышна была мягкая погребальная песня ручейков, но вскоре все перекрыл шум потока. Долина заполнялась водой, как и предсказывала госпожа младший префект.
Утром шофер автобуса перекрестился, когда меня увидел, но в автобус все-таки впустил, — еще бы не впустить! И мы отправились в уютный холмистый край. И конечно, приятно было вечером вернуться в мой милый Клаузенбург, где я тогда влачил свои жалкие дни. И предать всё забвению.
Только вот не умею я забывать. Меня часто посещает воспоминание об этой грустной истории. Я наклоняюсь над картой, начинаю судорожно её разглядывать… но на карте нет Вишны Яблоницы: ни следа, она исчезла, словно никогда и не существовала. На её месте только синее пятнышко, этакая бледно-голубая кляксочка, которыми картографы отмечают озера.
