Наконец глашатай выкрикнул: «Эвном!» – и Пифагор приблизился к столу. Лицо Меандрия удивленно вытянулось.

– Как ты тут оказался?!

– Как все. Мне нет пятидесяти.

– Но тебя нет в списке!

– В списке есть Эвном, и я его решил заменить. Разве это не естественно? Брат за брата.

– Но ты ведь не корабельщик и не воин.

– Зато я знаю языки, – возразил Пифагор. – Поверь, это может принести пользу. Кроме того, мне хочется устранить мучающее меня упущение: я никогда не был в стране, с которой связано столько чудес и небылиц.

Меандрий неодобрительно пожал плечами:

– Почему же тогда ты не посетил Египта при жизни фараона, дружившего с Поликратом? Теперь его царством правит безумец, и стремиться туда – не меньшее же безумие.

– Часто называют безумием то, чего не в состоянии объяснить, иногда же возбуждение, которого удается добиться искусственным путем.

– Говори яснее.

– Персидские цари, открывая совет, спрашивают, все ли приняли хаому.

– Хаому?

– Это сок какого-то неведомого нам растения, обладающего свойством обострять силу ума и развязывать языки. Не выпившие хаомы на царский совет не допускаются, чтобы мысли их не были скованными, а язык лживым. Должен сознаться, что отец, узнав о принятом мною решении, тоже назвал меня безумцем. Но кому-то надо обезуметь, чтобы спасти Самос.

Меандрий покачал головой:

– Я вижу, ты непреклонен. Можешь оставаться. Я вношу тебя в список вместо брата. Но на посадку не выходи.

Из разговора Пифагор заключил, что все остальные перед посадкой на суда будут распределены по кораблям и выстроены. Задание для людей, не знакомых со сложными подсчетами, отнюдь не легкое. Ведь кроме данных, имеющихся у писцов, надо учитывать также вместимость судов: Пифагор заметил, что у мола стояли старинные пентеконеры, триеры, а также самояны. Поэтому, видимо, предварительно команды будут собраны у мола, а затем отведены на палубы.

Быстро стемнело. Пифагор, положив под голову мешок, расположился у бревен и мгновенно погрузился в сон. Он пробудился от чьего-то шумного вздоха. Полная луна освещала склонившееся над ним широкое безбородое лицо со вздернутым носом.

– Залмоксис! Как ты тут оказался? – удивился Пифагор.

– Господин уехал, как только начался переполох. Меня он не взял с собою. Ведь я пугаю коней. Критяне схватили меня и привели сюда вместе со всеми.

– Я вижу, ты чем-то взволнован. Что случилось?

– Там, в доках, люди, – сбивчиво заговорил Залмоксис. – Я отсюда слышу плач и проклятия. Вот сейчас некто уверяет, что Поликрат отправил гонца к Оройту и вызвал его на остров, чтобы тот от имени царя приказал отправить самосские корабли в Египет, ибо тиран с тираном всегда найдут общий язык и нет для тирана никого опасней собственных граждан. Я понял, что это родственники скрывшихся. Ворота не охраняются. Замок легко сбить.

– Дай мне, мальчик, пожать твою руку, – сказал Пифагор. – У тебя доброе сердце.

– Господин, почему ты называешь меня мальчиком? Ты же видишь, что у меня крепкая рука!

– Но ведь тебе нет двадцати?

– Нет. Мне пятнадцать.

– Значит, ты мальчик. После двадцати лет будешь юнцом, а достигнув моих лет, станешь юношей. Впрочем, такова моя система возрастов. Старикам надо помочь. Но замка мы сбивать не будем. Надо подумать, как дать им законно вернуться в свои дома.

Едва рассвело, когда появились несколько городских рабов с кольями. Вскоре колья покрыли все свободное пространство, будучи воткнуты на некотором расстоянии друг от друга. Затем писцы прикрепили к каждому колу дощечку с названием судна. К полудню глашатай провозгласил названия кораблей и имена всех, входивших в три судовые команды. Каждая команда должна была подойти к своему колу и оставаться возле него до утра, когда намечались посадка и отплытие.

Казалось, все было продумано. Но едва успели люди подняться на берег, как оттуда послышались вопли на ломаном эллинском языке. Перевесившись через перила, финикийские кормчие, которым было приказано сопровождать суда до Навкратиса, выкрикивали ругательства, сопровождая их соответствующими выразительными жестами. Одни вопили, что им дали старцев, которые не в силах и весла поднять, другие – что им достались люди, видевшие парус лишь издали.

Пришлось возвратить команды на берег и весь остаток дня заниматься перестановкой. Но на следующее утро повторилось то же самое. Писцы встревоженно забегали.

И тогда Пифагор, подойдя к Меандрию, обратился к нему с должным почтением:

– Если мне будет дозволено, я помогу тебе решить несколько видоизмененную задачку с домами, кошками и несчастными мышками.

Меандрий взглянул на Пифагора как на безумного.

– Как ты сказал? Мышками?

– Ты меня не понял, – проговорил Пифагор. – Речь идет о том, чтобы никто не остался на берегу и кошки с мышками были распределены по домам равномерно. От тебя требуются списки судовых команд и сведения о вместимости каждого судна.

– Но при чем тут дома, кошки и мышки?

– Так озаглавлена древняя задача, подобная твоей. Ее, судя по прочитанным мною ассирийским письменам, разгадали в Вавилоне более тысячи лет назад. Воспользовавшись этим, я справлюсь с твоей задачей. Но при одном условии – если ты освободишь из доков несчастных старцев.

Лицо казначея вытянулось. Видимо, он никак не мог связать задачу, которую обещал разрешить Пифагор, с пленниками доков, но понимал, что должен согласиться с предложением Пифагора.

– Пусть будет по-твоему. Я рискну выпустить старцев, как только поднимутся якорные камни.

Прошло немного времени, и команды вступили на палубы. На этот раз кормчие не подняли крика. И вскоре послышалось потрескивание якорных камней. Корабли начали отчаливать. «Минос» качнулся. Самос стал удаляться. Ресницы, едва дрогнув, словно от дуновения ветерка, выдали волнение, охватившее Пифагора при мысли, что он прощался с Самосом навсегда. Но лицо его скорее выражало радость. Стоя у борта, он глядел, как площадь заполняется стариками и старухами. Некоторые поддерживали друг друга, не обращая внимания на отходящие корабли. Они не догадывались, кто их спас.

Пифагор положил ладонь на плечо мальчика.

– Когда делаешь доброе дело, не имеет значения, узнают об этом или нет. И пусть несчастные припишут свое освобождение доброте Меандрия. Мы с тобой выполнили то, что зависело от нас.

– Как тебе это удалось, господин? – обратился к Пифагору Залмоксис, когда Самос исчез из виду. – Что это за вавилонская задача, которую ты назвал, если это, конечно, не тайна?

– О нет! – рассмеялся Пифагор. – Подойдем к корабельным канатам, и я тебе ее объясню.

И вот уже участок палубы покрылся квадратами и треугольниками. Появились зрители. Один из них, уже немолодой человек, неодобрительно покачивал головой. Это был плотный мужчина с большими волосатыми руками и широким лицом, усеянным веснушками. Обшитый золотыми нитями гиматий говорил о том, что этот человек был не из числа тех, кто добывал хлеб физическим трудом.

– Зачем парня мучаешь? Ведь быть ему не натягивателем веревок, а воином на персидской службе, так же как тебе и всем нам.

– Как тебя зовут? – спросил Пифагор, отрывая уголек от палубы.

– Я Никомах, – протянул незнакомец. – Самояна, на которой мы плывем, как и все другие, – из доставленного мною леса.

– Я могу понять твою обиду, – проговорил Пифагор. – Но с предсказанием не согласен. Откуда твоя уверенность, что мы будем воинами? Когда-то мне было предсказано, что я никогда не вступлю на землю Египта. Далее, почему ты решил, что я учу землемерному делу?

– Из твоих начертаний.

– Но ты бы мог предположить, что я хочу познакомить мальчика, допустим, с устройством знаменитых пирамид, воздвигнутых на берегу Нила в незапамятные времена.

– Пожалуй, – отозвался Никомах.

– Наверное, – продолжил Пифагор, – можно было бы отыскать еще сотню применений геометрии – науке, которая всем этим занимается. С ее помощью мы измеряем землю не шагами, а мыслью, и более того – наша рука, которой водят боги, отражает красоту отпущенной нам жизни, и линии, отрывая нас от земли, ведут к звездам. Геометрия показывает нам, что миром управляют не бездельники и развратники, какими их изображают поэты, а существа, наделенные высшим интеллектом. Нам надлежит быть похожими на них.