– Где? что такое? спрашивала в рассеянии Марианна.

– Дай Французу волю, продолжала она, не слушая, строгая блюстительница: он сядет на колени.

– Vous êtés ravissante! шепнул ей на-ухо Иврин. Амфитрион наш совершенно потерял голову. А замечаете ли вы пронзающие вас ревнивые взоры этих черных глаз? Взгляните сюда на прекрасную путешественницу.

– Я ничего не вижу, отвечала Марианна, и снова искала глазами друга, и снова увлекал он ее от земли, от всего окружающего в безграничное, светлое небо любви, где были они одни среди народа, где забывали все на свете.

И легко и быстро летели часы, унося с собою лучшие минуты жизни.

Треск от пущенных ракет вывел любовников из упоительного забвения и подал сигнал фейерверка. Фантастические побеги потешных огней горели узорным пожаром. То пламенный фонтан, то гигантский из самоцветных камней щит, то какая-то из сцепления бесчисленных колес живая огненная механика и заключительный ракетный сноп, представили утомленным от удовольствия зрителям блестящий финал праздника.

Эти яркие, радужные переливы огней горели для страстного юноши только в прекрасных очах подруги, и в этом милом отражении видел он пламя, которое жгло его в глубине сердца.

Распаленный целым днем, в этой раздражительной атмосфере неги и звуков, любви и цветов, он сгарал в страстной лихорадке. Вдруг пламенная мысль запала в горячее сердце и безумный план составился в голове его.

С последней погасшей искрой, гости увидели на воде иллюминованные разноцветными глобусами фонарей катеры, которые, подобно огненным волшебным замкам, тихо колеблемые и отраженные в волнах, ожидали желающего возвратиться в город – и на них привлекательный свет как мотыльки полетели группами отпировавшие гости, которые спешили выгоднее приютить себя в плывучих, устланных коврами колыбелях.

В суетливую минуту разъезда, Анатолий отыскал в толпе ту, которую не терял ни на минуту из виду. Он подах ей руку и поспешно вывел ее из освещения.

– Куда мы идем? робко спросила Марианна.

– Еще один шаг, отвечал Анатолий – и прежде нежели она могла опомниться, он ввел ее в уединенную, стоявшую у темного берега гондолу.

– Ты должна простить меня, сказал усаживая ее в крытой отвсюду палатке, на устроенный из подушек маленькой диван: прости, прости, молвил он, покрывая жаркими поцелуями её руки.

– Где муж мой? в смущении сказала Марианна.

– Я сам проводил его до кареты. Он полагает, что ты поедешь в одной из шлобок; то же будет думать отдельно каждая группа пассажиров. Я все предвидел, мой ангел; ты ничего не рискуешь. С нами пара надежных гребцов, которые не знают и не увидят тебя. Не бойся, мой прекрасный друг. Никогда в жизни, может-быть, мы не будем больше так одни, так отдельны от всего мира между бездной воды и неба.

Кающийся, пламенный стоял перед нею Анатолий, Марианна молчала в невыразимом чувстве. Неверный свет озарял бледное лицо её, расстроенное, испуганное. Как ни любила она его, как ни сильно было в ней за несколько минут волнение этой любви, но теперь она трепетала от страху. Похищенная каким-то предательством, оторванная от остального мира, во власти почти безумного, Марианна содрогнулась. Но берег бежал от глаз их, теряясь в темноте и тумане ночи; но слезы блеснули на милых очах…. она хотела просить и ее находила слов, хотела требовать, и уста замирали, искала в душе негодования, и невозможно было произнести ни одного упрека. В безумии, бедная женщина бросилась в пламенные объятия друга, жаркия уста его прильнули к бледным, помертвелым устам молодой женщины и жгучий поцелуй уязвил ее до глубины души.

Лодка их из-дали следовала за длинною вереницею сто-глазых чудовищ, которые как-будто выплыли из подводных жилищ своих под покровом ночи. От времени до времени долетали до слуха пловцов оторванные звуки отдаленного оркестра – и свежеющее ночное море, как в колыбели качало легкую ношу свою.

– Или нынче в ночь уже не взойдет месяц, – сказал один из гребцов товарищу.

– Да вишь как заволокло небо тучками.

– Добраться бы нам до погоды в пристань. Ветер так и дует в лицо!

– Не доберемся, так покатаемся. Разве охоты не станет?

– Охота нешто, когда двойная работа – двойная добыча.

– Будет, небойсь, и четверная, как начнет дуть в затылок. Ведь эту будку не повернешь парусом куда хочешь.

Небо постепенно сгущалось. Подымались валы, взбрасывая на крутые хребты свои, как скорлупку, маленькое судно; они как-будто вставая на дыбы против ничтожного неприятеля и не удостоивая поглотить его, обливали матросов холодными брызгами.

– Не шути, море, недосужно шутить, – говорили беспечные моряки, усугубляя усилия.

А между-тем нечувствительно изменившийся ветер стал относить их в море. Распространяющийся мрак слепил очи. Они потеряли из виду своих путеводителей, и только электрический блеск от удара весел и сверкающая изредка молния освещали их своим летучим светом.

Ночное небо над тихим морем….

Когда усеянное яркими звездами, оно сыплет алмазные искры на черные волны…. Когда отражение месяца вонзается золотым якорем в бездонную глубь…. Когда резвая лодка, в тишине размахивая дружными веслами, узкой грудью режет упругие валы, оставляя за собою огненную бразду фосфорных брызгов и несется с быстротой птицы…. Когда влажный, растворенный электрическою теплотою воздух, обливает и нежит тонкой струею – таинственная симпатия обеих стихий проникает душу… Какая великолепная, нескончаемая прелесть!..

Как тем скользит легкий челн по зыбкой поверхности, и безотчетное, неизъяснимое желание влечет в темную даль, туда, где ничего уже не видно, куда напряженная мысль не может проникнуть….

Весло в такую ночь, перекинувшись небрежно через борт, чертить тонкой тростью на черной влаге вензель милой, который на секунду остается видимой буквой – и потом исчезает, как исчезает, может-быть, его образ в сердце….

Чудно тонуть заманчивою фантазией в глубине, где подводные сокровища, кораллы и перлы сливаются в калейдоскопные узоры.

Отрадно и грустно, среди этой зыбкой пустыни, отрешенному от земли, вызывать из сердца заветные, драгоценные воспоминания; с высоты небес они смотрят то улыбающимися, то печальными ликами.

Но страшно, дерзко возжигать пламенный костер страсти над отверзтою могилою… и, непонятное безумие страстей в этой самой дерзости юноша находит какое-то исступленное наслаждение….

Погода хмурилась; отдаленные перекаты грому сливались с шумом дробящихся волн; но, колеблемые в бренной раковине над бездонною пропастью, пловцы не замечали ненастья. На коленях, прекрасный и вдохновенный, с жаркой и страстной молитвой, стоял Анатолий; в устремленном на очарованную женщину влажном взоре была магнетическая сила и в неизъяснимом упоении под грозным небом и над бездною гибели неслись они в чудном слиянии любви и бури, неба и моря!.. Терзаемая несоразмерными с её силами волнениями, робкая бедная женщина пробуждалась внезапно. Безразсудство их поступка ужасало ее до отчаяния и напрасно, в принужденном поцелуе искала она заглушить острую боль сердца.

А между-тем всё больше и больше свежело море, всё труднее становилось сопротивление вздымавшимся волнам и усиленному ветру; но гребцы не заботились о непогоде.

Вдруг неожиданный удар грому раздался как-будто над самыми их головами, и разорвав черный покров ночи, огненная стрела упала в море.

– Никак оно свежеет? сказал опять один из гребцов.

Вторичный, еще сильнейший удар, покрыл его голос и слабый женский крик послышался сквозь рев волн и свист ветру.

Дождь хлестал, как-будто заливал море. Гром рокотал беспрерывно, и плаватели, в надежных, снабженных достаточным числом весел катерах, благополучно причаливая к берегу, поздравляли себя с поэтическою бурею, которая, не испортив наряда пассажирок, была достойным заключением эстетического дня.

Но маленькой, брошенной на волю судьбы, утлой лодочке угрожала истинная опасность, особливо в ту минуту, когда набежавший шквал сорвал одним ударом непрочно устроенный домик и так сильно покачнул лодку, что чуть ее не опрокинул.