Изучение субъекта и субъектности — задача более сложная, чем изучение и анализ систем. Во-первых, если системы более или менее открыты, то деятельность многих субъектов носит закрытый характер — и чем серьёзнее субъект, тем более он закрыт; о тайных обществах (ложах, орденах, клубах) я уже не говорю. Во-вторых, существуют транссистемные субъекты, переходящие из одной социальной системы в другую и оказывающиеся как бы над системами. Так, христианская церковь как крупнейшая религиозно-политическая и финансово-экономическая структура присутствовала в античной, феодальной и капиталистической системах и, скорее всего, будет так или иначе присутствовать в посткапиталистической. Помимо христианской церкви к транссистемным субъектам относится ряд орденских структур.

Современная наука об обществе ориентирована не только на системы, но и на открытые структуры. В то время как структуры закрытого типа, исторически реализующие себя в качестве особых субъектов, практически не попадают в её "створ", а их изучение нередко квалифицируется как нечто ненаучное, как конспирология. В связи с этим одна из задач нынешнего этапа развития рационального знания об обществе — разработка области знания, посвящённой закрытым структурам как особому историческому субъекту, синтез эпистемологического поля, изучающего теневые стороны общества, с тем, которое изучает "фасад", т. е. опять же создание полноценной многомерной науки без "белых пятен" и признаков когнитивной инвалидности»[519].

Анализ субъектного фактора важен для понимания всей истории, но особенно он важен для европейской и мировой истории последних столетий, когда с капитализмом и воплощающими целостные и долгосрочные интересы его верхов возник феномен закрытых наднациональных структур мирового согласования и управления и возможность проектно-конструкторского подхода к истории. Со всей очевидностью этот подход проявился в кризисах, войнах и революциях последнего столетия. в частности — в Первой мировой войне. Соответственно, в настоящей статье сначала мы вкратце пройдём по некоторым дискуссионным вопросам изучения Первой мировой, затем обратимся к системным предпосылкам, ну а после перейдём к самому важному — к предпосылкам субъектным, к субъекту, запланировавшему, подготовившему и развязавшему войну.

Последнее по счёту, но не по значению: Первая мировая война стала пиком эпохи «водораздела» (1870–1925/29). Мы сегодня тоже живем в водораздельную эпоху, начавшуюся в 1991 г. Время словно сворачивается «листом Мёбиуса», и мы вступаем в мир, во многом похожий на «водораздельную» эпоху конца XIX — начала XX в., только намного более опасную, хотя в основном с теми же «поджигателями и заговорщиками». А врага надо знать в лицо.

Один из дискуссионных вопросов о войне 1914–1918 гг.: война — случайность или закономерность? Случайность, отвечает, например, известный историк Дж. Киган; войны никто не хотел, поэтому она не была неизбежной, к ней привела цепь трагических случайностей, которых можно было избежать. О том, что ни одна из держав не хотела общеевропейской войны в духе «второго издания» наполеоновских войн, пишут также С. Фэй, Б. Такмэн и др. «Ни одна из держав не желала европейской войны», — подчёркивает С. Фэй. Да, европейской затяжной войны не желала, а вот против быстрой, «маленькой, победоносной», типа франко-прусской, способной решить внешние проблемы и приглушить внутренние, выпустить социальный пар, ничего не имела против. И это меняет как ситуацию, так и оценку. Впрочем, запомним: великие державы, большая часть их истеблишмента большой войны не хотела. Итак, вроде бы серьёзной войны не хотели. Возможно. Тем не менее, многие ждали, а некоторые просто были уверены в её неизбежности. Вильгельм II в мемуарах пишет, что весной 1914 г. на вопрос своего гофмаршала о планах на лето Николай II ответил: «Я останусь в этом году дома, так как у нас будет война». Лидер эсеров В.М. Чернов вспоминает: в январе 1914 г. в Париже Пилсудский сделал доклад, в котором говорил, что в ближайшем будущем произойдёт конфликт между Россией и Австро-Венгрией из-за Балкан; в результате возникнет общеевропейская война, в которой сначала потерпит поражение Россия, а затем — Германия и Австро-Венгрия от объединённых сил англосаксов и Франции[520]. Аналогичные мысли высказывали некоторые банкиры по обе стороны Атлантики, которые впоследствии не только сорвали огромный экономический куш в ходе войны, но и активно воплощали в ней свои геоинженерные планы; впрочем, как выявилось в среднесрочной перспективе, скорее неудачно. Есть правда в словах Дж. Сороса о том, что Большие Деньги делают историю, но не менее верно и то, что порой Большая История делает (в смысле: уделывает) Большие Деньги.

Если трагические случайности выстраиваются в цепь, то это уже система; системная заинтересованность превращает выстрел в системное явление. Хотя, разумеется, чем сложнее и масштабнее историческое явление или событие, тем сложнее установление причин и реальной связи между ними и следствиями. В этом плане предпочтительнее говорить о «причинно-следственных рядах» (А.А. Зиновьев) их переплетениях и комбинациях, в которых следствия из одного ряда оказываются причинами в другом и образуют странное явление причинноследствия, в анализе которого линейные подходы не срабатывают. Взаимопереплетения могут быть столь многообразными, что адекватное понимание процесса оказывается возможно, во-первых, лишь на уровне целого, посредством «целостного анализа», который часто подменяют многофакторным; во-вторых, в долгосрочной, временной перспективе, как сказал бы Ф. Бродель, «dans ипе tres-tres longue duree».

Кроме того, в эпохи кризисов и революций, когда время предельно уплотнено, меняются исторический масштаб, роль и значение случайностей и закономерностей: то, что именуют «случайностью», «ролью личности», «значением человеческого фактора» и т. д., обретает — на короткий срок, впрочем, и этого достаточно, — макроисторическое измерение. Событие есть реальное бытие кризисно-революционных эпох. Движение системы, оказавшейся в точке бифуркации, может определить лёгкий толчок, взмах крыла бабочки, закрытие маленькой школы в аббатстве Браунау, выступление с броневика, наконец, выстрел недоучившегося студента, короче говоря, любая ошибка, а то и просто глупость. Бисмарк, заметивший когда-то, что какая-нибудь проклятая глупость на Балканах спровоцирует новую войну, продемонстрировал качества не только провидца-практика, но и системно-исторического мыслителя-теоретика. Здесь также необходимо отметить, что условия для «глупости» и для её взрывного общеевропейского потенциала начали создаваться западными державами под руководством Великобритании во время Берлинского конгресса 1878 г. Отменив выгодные для России Сан-Стефанские соглашения 1877 г., на этом конгрессе Запад в целом и прежде всего британцы (в лице умело блефовавшего Дизраэли) завязали такой узел противоречий на Балканах, который уже невозможно было распутать, только разрубить. Чем? Например, войной.

В сложившейся к 1914 г. ситуации в результате европейских и мировых изменений, произошедших с 1870 г. или даже с середины 1850-х гг., когда англо-французы с молчаливого одобрения австрийцев и даже пруссаков начали воину с Россией, общую войну действительно могло вызвать любое острое событие, особенно если имелся субъект, заинтересованный в этом и готовивший это в течение десятилетий, нагнетая напряжённость обстановки. А она уже в 1890-е гг. была иной, чем в 1860-е или даже в 1870-е гг. Достаточно сравнить четыре наиболее известные романа Жюля Верна, написанные на рубеже 1860-1870-х гг. и психологически подводившие итог «эпохе оптимизма» 1830-1860-х гг., и четыре на» более известных романа Герберта Уэллса, написанные во второй половине 1890-х гг. — страх перед низами-морлоками, перед войной миров и т. д. Ну а «Будет скоро тот мир погублен, / Посмотри на него тайком» (М. Цветаева) — это просто знак на стене. Разумеется, история не есть фатально-автоматический процесс. Но на процесс закономерный. Тем более, что мировые войны за гегемонию носят регулярно-циклический характер и так называемая, как уже говорилось, «Первая мировая» — вовсе не первая.