Своего рода «полюсом» манифестационизма являются Веды, «полюсом» креационизма — Библия. «Две метафизики» порождают и две принципиально противоположные политико-исторические формы, причем, разумеется, каждая из них имеет свою историю развёртывания. Креационистская («авраамическая») традиция разворачивается от библейской теократии Книги судей к современной либеральной демократии и постмодерну (монархические линии в ней или вторичны, или рассматриваются негативно). Манифестационистская традиция, в свою очередь, — от сакральной монархии (империи) — где цари суть «аватары» божественных начал или прямые потомки богов — до тоталитарных идеологий XX в. Разумеется, библейская теократия и арийские (ведические и авестийские) сакральные монархии суть «высокие» формы того и другого, а современные либерализм и тоталитаризм — «низкие», негативные.
Что касается христианства, то А.Г. Дугин указывает, что здесь всё обстоит значительно сложнее. «Христианство принято относить к "авраамическим" традициям, и, следовательно, оно должно носить креационистский характер»[241]. На это указывает прежде всего принятие христианством Ветхого Завета, его космогонической (ех nihilo) концепции и истории Древнего Израиля как части собственной истории. «Но на самом деле вопрос относительно креационизма христианской традиции является более сложным, — пишет Дугин. — Многие проницательные историки раннего христианства, в частности Ю. Николаев, В. Лосский, О. Г. Флоровский, показали, что процесс становления сугубо православной христианской догматики проходил в жестокой борьбе двух идейных течений. Их можно определить как "иудеохристианство" и "эллинохристианство". <…> Можно сказать, что полемика относительно догмата о Троичности, о христологических дефинициях, о Воплощении, о совмещении во Христе двух природы и двух "воль", о "Теотокос" (Богородице) и т. д. протекала между двумя крайними полюсами христианской доктрины. <…> Собственно говоря, эта борьба была не чем иным, как борьбой манифестационистского и креационистского подходов в рамках одной и той же традиции, стремившейся совместить обе позиции без того, однако, чтобы ясно разграничить сферу их иерархической соподчиненности»[242]. И далее: «Эпоха догматических споров христианской Церкви закончилась принятием никейской редакции Символа Веры, где нашли своё выражение базовые формулы христианской религии, ставшие отныне непоколебимой реакцией ортодоксии. В никейском символе закреплены основные постулаты "эллинской" линии богословия, идущей от апостола Павла, — догмат о Божественности Сына, о его нетварности, об Отечестве Первого Лица Пресвятой Троицы, о нераздельной и неслиянной Троичности Божества, о достаточности крещения для воцерковления и т. д. Но всё же есть в нём и ограниченные компромиссы с иудеохристианской линией — Бог Отец назван также «Творцом», акцентируется человеческая природа Христа ("и вочеловечшася… и страдавша…" и т. д.)». Более того, восприняв в себя Ветхий Завет, христианство унаследовало представление о центральной роли еврейского народа в истории (причём этот «иудеоцентризм» стал, по выражению Алена де Бенуа, «неврозом», оборачиваясь как болезненной юдофилией, так и столь же болезненной юдофобией, вплоть до «антисемитских эксцессов»). Но при этом «манифестационистские» тенденции «эллино-христианства» неотменимо вели к признанию самостоятельной ценности православной «сакральной монархии» (от IV в. до февраля 1917 г.) в противовес ветхозаветному республиканизму (за которым, впрочем, часто скрывалось стремление к восстановлению престола «Царей Июдейских — против всех царств ханаанских»). Более того, у арийских христианских народов Бог — на небе, царь — на земле, а царская семья — царь, царица и наследник — есть прямая проекция Троицы. «Как бы то ни было, в рамках христианского мира, в отличие, к примеру, от исламской цивилизации или иудаизма диаспоры, противостояние креационистского и манифестационистского подходов было драматическим и постоянным процессом, не прекращающимся ни на мгновение. И именно диалектика этого процесса как нельзя лучше объясняет тайную историю двухтысячелетнего христианского мира, историю, привязанную невидимой и яростной борьбой двух непримиримых противников, стремящихся утвердить свою истину через хитросплетение теологических формул, через конвенции исторических и национальных интриг, через войны и заговоры, через культурные диверсии и военные репрессии, через провокации расколов и организации крестовых походов, через мученичество и обман, мужество и прямодушие, через ограниченность масс и гениальность элиты, через грех и святость, через добро и зло…»[243]
Здесь есть ещё один аспект того же. Римская церковь и православная, признав творение «из ничто», разошлись фундаментально в его природе, и это ещё раз подчеркнуло разницу политических доктрин. Римская церковь не приняла учения о божественных энергиях (паламизм), через которые творится мир, которые соединяют трансцендентное Божество с творением, и тем самым католицизм остается на иудеохристианских и антимонархических традициях. Вот почему Восточная церковь признавала сам принцип монархического правления, а Западная предпочитала править сама или в крайней случае — «делать королей».
В этом контексте А.Г. Дугин выходит на проблематику так называемого «Приората Сиона», прямо говоря именно о нём — при этом ставя под сомнение его историческое существование (скажем прямо, весьма проницательно). «Приорат Сиона» — скорее, «мифология». Противостояние иудеохристианства и «эллинохристианства» А.Г. Дугин условно связывает с условными структурами (структурами не обязательно на жёстко организованном уровне), которые он называет Орденом Мёртвой Головы и Орденом Живого Сердца. Символы «головы», «черепа» и «луны» он толкует как символы отражения Творца, «сущностно отличного от Него». Отсюда — Орден Мёртвой Головы, цели и задачи которого заключаются в утверждении примата именно такого метафизического взгляда на природу реальности. «Особенно активен этот Орден Мёртвой Головы в христианском мире, где догматический компромисс никейской формулы оставляет теоретическую возможность для акцентирования креационистской теории и где отсутствует строгое деление на эзотерическую и экзотерическую области, что позволяет вести идеологическую работу в креационистском ключе на самых различных уровнях»[244]. Если «ампутировать» собственно трансцендентальное измерение, т. е. веру в Единого Бога-Творца, то Орден Мёртвой Головы имеет также оккультное влияние на все те аспекты профанической цивилизации, которые связаны с рационализмом, механицизмом, гуманизмом, индивидуализмом, капитализмом и либерализмом»[245].
«Противоположную сторону» христианства в данном случае представляет — также условный — Орден Живого Сердца. «Сердце», «солнце» и крест — тайные печати именно манифестационизма. При этом Орден Живого Сердца, начиная с того момента, когда его адекватная и открытая деятельность под собственными именами становится невозможной, скрывается в оккультном центре "пантеистических", "языческих", "материалистических" и "социалистических" ("коммунистических") идеологий, тайно направляя некоторые течения и тенденции в рамках неадекватного в целом контекста»[246]. Такой неадекватный контекст с точки зрения полноценного христианства может и должен быть квалифицирован как «прелесть» и «язычество», тем более что он часто оказывается связан с осуждаемой христианством чувственностью (впрочем, есть и вполне аскетические его версии). Так или иначе, современный мир сталкивается в основном с неадекватными, дегенерированными формами обоих «метафизических основ политических идеологий», хотя за этими формами в конечном счёте стоит и подлинная реальность. К таким дегенеративным (но не лишённым корней) формам относится и «Приорат Сиона» (даже если он и не существует, поскольку, не существуя, всё равно «прикрывает нечто реальное»), которые А.Г. Дугин однозначно рассматривает как составляющую Ордена Мёртвой Головы. Прямо указывая на книгу М. Байджента, Р. Ли и Г. Линкольна, он отмечает, «что некоторые аспекты книги настолько логичны и прозрачны, что возникает подозрение, не является ли профанический и сенсационный тон книги, а также некоторые заведомые нелепости сознательным "прикрытием" для обнародования некоторых важнейших и актуальнейших конспирологических данных сознательными и компетентными эзотерическими организациями, использовавшими журналистов и историков (авторов "Священной загадки") как "медиумов" и безсознательных "посредников"»[247].
