— Или там, Рябов. Учти, у нас, у зэков, в отличие от вас, фраеров, за горбатое слово полагается перо в бок.

— И это говорит человек, всю жизнь утверждавший, что он фраер, — огорченно произнес Рябов, морщась то ли от моих слов, то ли от сигаретного дыма. — Убеждал меня: фраер не должен обращать внимания на законы, придуманные блатными...

— ...А диктовать им свои, — продолжаю в ответ. — Так разве я отказываюсь? Поехали?

— Поехали, — легко согласился Сережа и спросил: — Знаешь, что ментов взбудоражило больше всего?

— Отсутствие администратора?

— Это тоже. Но две сотни презервативов в твоем чемодане — еще больше.

Аккуратно погасив окурок в мраморной пепельнице, каким-то чудом уцелевшей от рук уборщиц со времен сталинского террора, возмущаюсь:

— А как же иначе? Я же, в конце концов, не должен ничем отличаться от прочих болящих-отдыхающих. Кстати, ты не знаешь, мои соседи...

— О твоих соседях речь еще пойдет, — прогарантировал Рябов. — В общем, так. Кое-какие данные по Грифону получены. Мне кажется, Воха с ним уже встречался.

— Интересно, кто претендует на это псевдо?

— Директор местного техникума измерительных приборов. Чересчур интеллигентен для своего места.

— В галстуке ходит? — пытаюсь выяснить, на чем зиждутся подозрения заместителя коммерческого директора.

Рябов посмотрел на меня так, будто я всунул в рот одновременно четыре сигареты, и слегка резче обычного поруководил моей скромной персоной:

— Давай серьезно. Нам есть над чем думать.

Согласно кивнув головой, делаю глубокую затяжку. Вот что значит незавидное положение кандидата в заключенные. Даже подчиненные вертят мной, как хотят. Хорошо еще, такое отношение легко укладывается в схему накатанного годами взаимодействия с Рябовым.

— Значится, пойдем дальше, — более миролюбивым тоном заметил Сережа. — Решетняк Клим Николаевич, отставник, награжден боевыми орденами и медалями. В мирное время. Сидит в рабочем кресле чуть ли не на спецхране.

— Отношение к измерительным приборам?

— Прямое, — отрезает Рябов. — Работал в свое время в КБ генерала Калашникова...

После этих слов Сережи я стряхнул пепел мимо мраморной тары.

— Калашникова? А ты знаешь...

— Знаю, — отрезает Сережа. — Твой сосед по отелю с внученькой. Которая тебе покоя не дает... Словом, он приехал сюда по приглашению старого сослуживца.

— А чего в отеле живет? — не отказываюсь от возникшего подозрения.

— Как чего? Чтоб тебе было легче внучку склеить... Или из-за бытовых условий приятеля. Тот в двухкомнатной квартире панует.

Вместе с женой, сыном, невесткой и двумя внуками. К этому счастью вдобавок — бабушка. Сюда еще дедушку с внучкой — полный перебор.

— Сережа, ты забыл, где живешь. У нас по этой части переборов не бывает...

— Дальше... — не обратил внимания на попытку демарша Рябов.

— Постой, — мгновенно доказываю, кто кому должен подчиняться. — Этот Решетняк, он что, взяток не берет, хату купить не может?

Рябов отчего-то вздохнул и признался:

— Не берет. Мы навели справки.

Да, дела. Директор техникума не берет, мент Саенко не берет, ну разве что от нас единоразово получит. Я, выходит, действительно попал в сказку?

— На чем основаны твои подозрения, Сережа? — вполне серьезным тоном спрашиваю коммерческого директора.

— Покаты тут гладиаторские бои устраивал, поступили дополнительные сведения.

— Позволь напомнить, тебе запрещено использовать пресс-группу без моего согласия, — говорю как можно жестче.

— Нужны мне твои искусственники, — отмахнулся Сережа. — У меня своих хватает. И не этих придурковатых...

— Короче, Сережа!

— Короче — длиннее. Ты чересчур их разбаловал, — проявляет невиданную заботу о прибыли фирмы коммерческий директор. — Они скоро станут тебя раскалывать на бумагу, если в сортир нацелятся. И дополнительно потребуют заплатить за этот процесс.

— Не твое дело, — решительно отрезаю в ответ. — Твоего кармана мои затеи не касаются.

— Зато мои очень даже коснутся, — предупредил Рябов, явно продолжая считать, что группа Бойко кормится и за его счет. — В общем, так. В КБ Решетняк трудился всего одиннадцать месяцев. А до того — совершенно в другой системе. То есть отделе. Вдобавок очень даже подходит по возрасту.

— Откуда такая уверенность?

— Грифону должно быть не менее сорока пяти. И не более шестидесяти.

— Прекрасный диапазон, — воодушевился я. — Но ведь для тебя главное не возраст, а пресловутый отдел. Какой именно?

— Восьмой отдел Первого Главного управления КГБ, — почти отчеканил Рябов.

Вот это да. Решетняк явно занял свое очередное место в жизни и по-прежнему сеет разумное, доброе, вечное. Плоды его работы до сих пор дают всходы на чересчур испаханной земле некогда братского Афганистана. Именно там в канун восьмидесятого года хорошо порезвились труженики канувшего в небытие того самого отдела под номером восемь. Теперь и мне неведомый Решетняк кажется слишком подозрительным. Чтобы бывший сотрудник «восьмерки» подался в кресло директора техникума вместо более комфортной мебели, положенной руководителю службы безопасности крутой фирмы? Или, на худой конец, не стал консультантом не менее уважаемой преступной группировки?

А ведь как работал. На загляденье. Был у нас большой друг Амин, которого народ избрал президентом. Советский Союз, ясное дело, тут же поздравил этого Хафизуллу с высоким доверием сограждан, попутно высказав горячее убеждение, что и в будущем братские отношения между СССР и революционным Афганистаном станут развиваться на основе договора о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве. Через полгода Амин стал чересчур драть суверенный нос, да так, что его было невозможно не заметить из-за соседской границы. По такому поводу Хафизулла по-быстрому превратился из пламенного борца за мир в кровожадного агента американского империализма. После этого никто в нашей стране не удивился, что народ Афганистана, исстрадавшись под пятой тирана, устроил восстание. На второй день после его начала по решению революционного трибунала свободного Афганистана перерожденец-президент был казнен.

На самом деле и революция, и казнь очередного агента империализма состоялись на день раньше. Когда, согласно договору, Амину и его любовнице по-добрососедски устроили в декабре досрочную встречу Нового года скромные труженики восьмого отдела Первого Главного управления КГБ. В президентском дворце состоялся фейерверк с помощью петард «РГД». И праздничный салют из донельзя интернациональных «Калашниковых». Амин отправился на небеса наслаждаться ласками неземных гурий, а в Афганистан наконец-то пришла хорошая жизнь.

Жаль только не знают некогда братские афганцы, кого поименно за нее благодарить, кроме давно откопытившегося Политбюро. Так ведь продолжают жить другие ветераны-декабристы, вроде заседателя революционного трибунала, славного представителя восставшего против тирании афганского народа, этого, мягко выражаясь, ибн Клим Решетняка.

Такой спец по измерительным приборам вполне способен самолично топором помахать, несмотря на почтенный возраст. Разве ему, подобно другим, не приятно вспомнить молодость? Да, не ошиблись родители, назвав Клима в честь самого выдающегося стрелка всех времен и народов наркома Ворошилова. Куда там до него легендарному Теллю. Спросить бы покойного президента Амина: кто лучше стреляет — наш борец за мир Клим или немецкий реваншист Вильгельм, интересно, что бы он ответил?

Но сейчас такое положение, о покойных Аминах Бабраковичах думать недосуг. Меня больше возможные кандидаты в покойники занимают.

— Значит, Сережа, говоришь, старый дружбан к нему приехал. С внучкой. Совершенно случайно этот отставной подполкан встретил меня, пригласил к себе...

— Ты, конечно, не отказался...

— Из уважения к сединам... — продолжил я.

— ...Но, по-моему, внучке краситься рановато, — наконец-то улыбнулся Рябов.

Укоризненно посмотрев на Сережу, весьма самокритично замечаю: