Ограбленный караван сопровождал отряд стрельцов, даже не пытавшихся оказать сопротивление. Бездействие стрельцов воспламенило народное воображение. Атаман прослыл колдуном.

Одним окриком он останавливает корабли; одним взглядом повергает в оцепенение солдат, которым поручена охрана их; от его тела отскакивают пули.

Возбужденный столь легко давшимся успехом, Стенька на несколько времени расположился лагерем в окрестностях Камышина, на холмах, доныне носящих его имя. Затем, спустившись по Волге, он миновал Царицын; легенда уверяет, будто пушки крепости опять-таки оказались негодными для стрельбы и воевода поэтому вынужден был послушно выполнить приказания атамана. Город, однако, не был взят. Тем не менее, направившись далее с отрядом, насчитывавшим уже 1500 человек на тридцати пяти лодках, Разин миновал в обычное время хорошо охраняемый проход Черного Яра и пробился к морю.

Невозможно угадать, каким планом руководствовался он тогда. Вероятнее всего, что у него вовсе не было никакого плана. Авантюрист, он лишь искал приключений. Стенька Разин обогнул северный берег Каспийского моря до устья Яика, нынешнего Урала, и напал на небольшой городок этого же имени, не оказавший никакого сопротивления. Командир малочисленного московского гарнизона, находившегося в Яике, Сергей Яцын, уверял потом, будто попался впросак, думая заманить нападающих в ловушку. Раскрыв двери церкви, в которой они желали помолиться, он надеялся, что захватит их там всех в плен. Несомненно лишь одно: стрельцы несколько времени колебались,— одни советовали присоединиться к казакам, другие — выйти на астраханскую дорогу, — и затем почти все были перебиты.

Городок этот несколько времени служил победителю оперативною базой для сухопутных и морских экспедиций против татар, к устью Волги и против мусульманских кораблей вдоль дагестанского побережья.

Хотя сначала этому движению не было придано существенного значения, в Москве начали теперь тревожиться; заволновались на Дону и сами казаки, все громче выражавшие желание присоединиться к прославленному атаману. Войсковой старшина Корнил Яковлев чувствовал, что его авторитет падает. Он не мог считать в безопасности даже свою жизнь; круг отказывался слушать старых и сдержанных казаков.

Переговоры, завязанные обеими сторонами с казаками, захватившими Яик, не дали никакого результата. Не произвели никакого впечатления и послания от самого царя. В конце 1667 года астраханский воевода князь Иван Прозоровский получил приказ выступить в поход. Стенька Разин мгновенно справился с высланным против него отрядом; часть солдат он переманил на свою сторону, остальных перебил. Весной следующего года он получил с Дона подкрепление в 700 казаков и вышел в море; начался самый блестящий период его карьеры.

Опустошив персидское побережье от Дербента до Баку, Разин достиг Решта. Вступив с казаками в переговоры и согласившись обменяться заложниками, губернатор города Будар-хан открыл рейд казачьей флотилии; в то время, как этот успех разнесся по всему Дону, Стенька стал мечтать о переселении на персидскую территорию и послал шаху предложение поступить к нему на службу.

При таком направлении предприятие раскрывало виды, которые могли показаться соблазнительными самой Москве. Ермак и его спутники таким же образом приступили к завоеванию Сибири, с той, однако, разницей, что им не пришлось столкнуться ни с какой правильно организованной державой, с которой правительство их страны поддерживало постоянные сношения. Шах и предложения, делаемые ему Разиным, портили дело. В Кремле не отступили бы перед попыткой преодолеть трудности, если бы Стенька и его товарищи не устранили всякую возможность компромисса с ними. Они повели себя в Реште так, что жители возмутились и вынудили их поспешно бежать из города, потеряв в нем до 400 человек.

Казаки жестоко отомстили за поражение в Фарабате. Явившись туда сначала самым мирным образом, будто бы с намерением наладить торговые сношения с местным рынком, они напали врасплох на жителей, не ожидавших коварного нападения. Набеги эти они продолжали весной 1669 г., вернувшись на восточный берег Каспийского моря, чтобы разграбить туркменские улусы и напасть затем на персидский флот. Флот был совершенно уничтожен. Персидский адмирал Менеди-хан спасся всего с тремя судами, оставив в руках победителя сына и дочь, которую Стенька превратил в свою любовницу.

Воспоминание об этом подвиге сохранилось в одной казацкой «думе», в которой вместе с Разиным сражается Илья Муромец, сказочный богатырь былинного эпоса, современник киевского стольного князя Владимира!

Но в действительности похождения казачьего атамана начали принимать опасный оборот. Переговоры, затеянные с шахом, не привели ни к чему; победившие, но истощенные совершенными усилиями, лишенные возможности долго держаться на море, без -запасов провианта, Стенька и его спутники не знали, что им дальше делать и как поступить с огромной добычей, которую они награбили. В сущности, следуя своему внутреннему влечению, они охотно завершили бы свои рискованные приключения обычной, заурядной развязкой казачьих экспедиций по Черному морю: возвращением в донские станицы с награбленной у «неверных» добычей. Но они имели неосторожность бросить вызов московскому правительству, — и обратный путь был для них прегражден. Астраханский воевода, подготовившись на этот раз более предусмотрительно, ждал их у прохода с тридцатью шестью судами и 4 000 стрельцов.

Плохо осведомленный и, как всегда, дерзкий, Стенька безрассудно столкнулся с этой внушительной силой, вынужден был отступить и, преследуемый, сдался на капитуляцию. Следуя своим инструкциям, Прозоровский проявил большую уступчивость. Казаки предложили возвратить все, награбленное не на мусульманской территории, разгром же каспийских берегов мог сойти за своего рода законные репрессии, ввиду постоянных набегов персидских подданных или данников на московские прибрежные владения. Соображения эти легли в основу переговоров. В астраханском городском приказе, 25-го августа 1663 года Стенька и его сотоварищи принесли торжественно повинную. Атаман сложил свою предводительскую булаву, подтвердил клятвенным обещанием, что выполнит принятые на себя обязательства и послал в Москву депутацию, отделавшуюся снисходительным выговором.

Стенька пировал с воеводами, одарил их персидскими тканями, бил челом царю городами, отнятыми у шаха, и достиг своей цели — позволения вернуться на Дон с остальной частью добычи. Пообещав сдать всю свою артиллерию, он сохранил однако около двадцати пушек, — сославшись на необходимость миновать степи, где ему могли угрожать крымские или азовские татары и турки.

Воевод упрекали потом, что они не задержали казаков, распределив их по стрелецким ротам. Но воеводы не могли и думать о подобной попытке: Стенька и его присные предстали перед ними в таком великолепии, что, покрытые шелками, с руками, полными золота, воскресили в них воспоминание об Олеге и его дружине, ослепивших Киев богатствами, захваченными в греческой империи. На лодках их красовались чуть не легендарные шелковые канаты и паруса! Наполовину оказаченные в городе, где все дышало еще тем же духом первобытной независимости, стрельцы далеко не внушали доверия в отношении воинской дисциплины; между тем, это была единственная сила, на которую опирались Прозоровский и его помощник. Для стрельцов соблазн был слишком велик: они сами могли пожелать присоединиться к торжествующей казачьей вольнице, шатавшейся по кабакам в бархатных кафтанах и, для расплаты по счету отдиравшей от шапки драгоценную жемчужину.

Стенька, державший в полном подчинении всю эту суровую орду, представлялся таким ласковым, щедрым, великодушным! Воеводы, сравнительно с ним, казались такими требовательными и строгими к бедному люду! Правда, Стенька желал, чтобы ему оказывали почти царские почести: приходившие к нему должны были становиться на колени и кланяться лбом до земли; но он позволял делать что угодно, никогда ни в чем не отказывал.