Оба адвоката отвернулись и не обращали на них внимания. Вехтер действовал на автопилоте. Когда Оливер подошел к выходу, комиссар подтолкнул его и сказал:

– Пойдем. Я отвезу тебя домой.

Элли сидела на корточках на ламинатном полу места преступления, ее места преступления. Сюда приходил один посетитель, это уже было понятно. Служба по уходу направила вчера сюда госпожу Ли, о втором сотруднике они ничего не знали. Черт побери, как же легко прикончить человека! Черт побери, как быстро из комнаты выветрился запах масляных красок! В этой комнате много дней провел жилец, и об основательной уборке, конечно, нельзя было и думать. Может, ей написать книгу, основать партию, нарисовать картину, чтобы следующие поколения вспоминали Элли? Но Паульссену и картины не помогли. Они очутились в мусорном контейнере. Ничто не помогло, человек – это скоропортящийся товар. Вздохнув, Элли встала, выпрямляя затекшие ноги.

Эта комната больше не хотела говорить с Элли, это роднило помещение с его бывшим постояльцем. Элли должна была найти незнакомого посетителя – убийцу. Убийцу двоих человек? Сначала убил одного, потом второго, а у Элли был лишь один мозг, чтобы думать. Но ведь наверняка есть свидетель, который что-то видел или слышал. Он и выведет Элли на след. Единственный человек, который говорил, что видел незнакомца, – это госпожа Майер. Ее описание преступника оказалось таким же расхожим, как и ее фамилия. Соседи Паульссена по этажу ничего не слышали, ничего не видели или ничего не хотели. Незнакомец не мог просто так разгуливать здесь. Должен же найтись хоть кто-то с острым взглядом и здравым рассудком.

Конечно! Элли стукнула себя по лбу.

Цепкие глаза за толстыми линзами очков. Две старушки в вестибюле, которые охраняли вход. Почему она сразу их не опросила? Или это уже случилось и Элли ничего путного не узнала? Она бросилась в вестибюль и сразу заметила там две седые головы. Старушки сидели рядышком здесь, на скамейке. На Элли уставились две пары бдительных глаз, непомерно увеличенных стеклами дешевых очков. Ей даже не пришлось представляться.

– Вы, наверное, та дама из полиции? – сказала та, что постарше.

Элли присела перед ними на корточки:

– Вы здесь часто бываете?

– Это самое лучшее место. Здесь все время что-то происходит, правда, Бурги? – Она ткнула подружку в бок, та кивнула.

– И вы видите всех, кто заходит или выходит, да?

– По-другому и быть не может, верно? – ответила Бурги. – Иногда нам приходится кое-чего не замечать. – Они хрипло хихикнули. Вальдорф и Штатлер[59] пансиона для престарелых.

– Речь пойдет о позавчерашнем дне. – Элли достала копию фоторобота из сумочки. – Позавчера приходил новый сотрудник и представился на проходной. У нас есть его предполагаемый портрет. Вы его видели?

Дамы взяли в руки листок, повертели его в руках, рассмотрели без очков, потом в очках, потом снова без, их губы шевелились от усердия.

Наконец они вернули фото Элли.

– Да, он был здесь. Он плохо ориентировался, – произнесла первая.

– Вам не запомнилось в нем ничего необычного?

– Ничегошеньки. На нем была шапочка, и мы не слышали, как он представился. Верно, Бурги? Мы не прислушиваемся.

– Мы не очень-то любопытствуем. – Бурги покачала головой. – Не толстый, не худой, нормальный такой…

Элли уже встала и едва не пропустила последнее слово:

– …колченогий.

Она снова присела на корточки и пристально посмотрела на старушку.

– Вы хотите сказать, что он хромал?

– Да, а разве я этого не говорила? Колченогий он.

Только в туннеле Вехтер снова начал думать. Его окутала темнота и туман нарушенных предписаний. Возле него сидел Оливер, прижимал рюкзак к коленям и молчал. Если у Вехтера ничего не выйдет, мальчик так и будет молчать, пока они не доберутся до виллы в Герцогпарке. Его холодное спокойствие испарилось, словно его и вовсе не было. Остался лишь несчастный маленький мальчик из подвала. Вехтер больше не верил ни одной из его личин.

«Кто же ты такой?» – мысленно спросил он.

В тоннеле Рихарда Штрауса образовалась пробка. Здесь всегда была пробка. Перед ними тянулась бесконечная вереница стоп-сигналов, и никакого света в конце тоннеля – лишь яркое сияние фонарей, зеленое мерцание аварийных выходов. Красные огоньки колонн экстренного вызова, голубые – путевых указателей. Словно запоздалые рождественские огни. Вехтер барабанил по рулю пальцами. Ему бы разозлиться, по-настоящему разозлиться. Пока они стояли в пробке, у него все росла уверенность в том, что он занимается ерундой. Но обратной дороги нет. Здесь, в пробке, это никого не интересовало, кроме того, он ведь был из полиции. После нескольких попыток он сумел дозвониться до районного представителя управления по делам молодежи.

– Смеешься, что ли, – ответил коллега. – Я же не социальный работник, который заходит, чтобы подержать ребенка за ручку. Ты вообще представляешь, что здесь творится прямо сейчас?

– Нет, но…

– Звони в управление по делам молодежи, социально-психиатрическую службу, хоть куда-нибудь.

– А как ты думаешь, чем я все это время только и занимаюсь?

Сотрудник вздохнул в трубку:

– Я могу послать патрульную машину, попробую. Но теперь мне снова нужно…

Связь оборвалась. Вехтер поставил телефон на крепление. Оливер смотрел в окно, словно речь шла о ком-то другом.

– Ты действительно хочешь домой?

Тот слегка вздрогнул – единственная реакция, больше ничего. Оливер смотрел в окно, хотя снаружи ничего не было видно, кроме запасного выхода, а за ним виднелся еще один тоннель.

– Ты сегодня тоже не с каждым разговариваешь, правда?

Оливер отреагировал на эту фразу точно так же, то есть никак. Вехтер сдался и включил радио. Сначала объявили о пробке, в которой он стоял, потом из динамиков полилось:

– Лучший прогноз погоды по Баварии… Пожалуйста, надевайте на колеса снеговые цепи. На границе Альп и в Баварском лесу есть опасность обрушения деревьев под тяжестью снега.

Собственно, Вехтеру нравился этот тоннель. Здесь можно было и в пробке постоять, и услышать по радио, какая снаружи погода у тех, кто не стоит в этой пробке. Какое спокойствие! Мотор урчит, из печки доносится запах оплавившегося кабеля, а из колонок льются хиты восьмидесятых, которые в его юности еще не были старьем. Оливер с отвращением поморщился.

– Мне включить другую волну?

Никакой реакции. Вехтер оставил канал «Бавария 3», снова забарабанил пальцами и пробормотал:

– All right now…[60]

И тут же осекся. Для мальчика рядом с ним уже ничто никогда не будет хорошо.

Непринужденная беседа? Он не умел ее вести, так и не научился. Если тебе нечего сказать, то лучше сидеть молча. Он-то думал, что между ним и Оливером есть какая-то особая связь. Но если такая и была, то она уже оборвалась.

Оливер был истощен, он растянул резерв сил точно до сегодняшнего дня, и больше он не станет добровольно открывать свою ракушку молчания.

– Один пфенниг за одну твою мысль, Оливер.

– Пфеннигов больше нет, – ответил мальчик, не сводя глаз с бетонной стены.

– Я знаю. А у меня до сих пор четырехзначный почтовый индекс[61].

Комиссар выпал из времени. Застрял во временной петле. Так же, как и этот мальчик, выпал из мира и очутился в нескончаемом кошмаре. Разве все они не жили в параллельной вселенной?

– Ты действительно не хочешь отправиться в пункт помощи несовершеннолетним или…

– Я хочу домой.

– Ты там будешь один. Твой папа…

– Мне все равно. Я все время был один.

Он не мог оставить мальчика одного перед виллой. Снаружи все еще находился убийца, а может, и двое убийц. Но Вехтер не мог и принудить Оливера. Это доходчиво объяснила женщина из управления по делам молодежи. В четырнадцать лет у каждого есть право на собственное несчастье.