– Паркет совершенно новый! Как здорово!

А маклер не будет знать, что ответить на это.

Остается надеяться, что мужчина в сером рабочем халате был неправ. Некоторые вещи не перестают кровоточить.

Он позвонил в квартиру.

– Ах, это вы. – Джудит Герольд открыла ему дверь, не снимая цепочки. – Все не можете успокоиться?

– Могу я взглянуть на ящик?

– Что? – На какой-то миг ее лицо побледнело. – Какой ящик?

– Ящик вашей подруги Розы. Картонный ящик для переезда. Вы ведь ничего не выбрасываете, не так ли?

Джудит требовала от Розы, чтобы та избавилась от ее гнусного наследия. Она была вправе потребовать это от подруги. Но что, если Роза попросила о встречной услуге? Чтобы Джудит позаботилась о ее наследстве, которое она не хотела видеть, к которому не хотела прикасаться?

– У меня нет никакого ящика.

– Я мог бы и ордер на обыск получить для такого дела. Я сейчас позвоню, и сюда кто-нибудь приедет – через двадцать минут, ну, максимум через двадцать пять, если следственный судья сидит на унитазе. А я пока подожду здесь.

Он блефовал. Возможно, его щелкнут по носу, но он хотя бы попробует. Вот уже несколько дней ему не давал покоя этот ящик. Такое нельзя просто взять и выбросить, правда? Вехтер не выбросил ни единой коробки из тех, что получил в наследство. Они так и громоздились в его квартире нераспакованные, а он носился вокруг них, как на трассе для слалома.

Джудит Герольд не закрывала дверь. В ее глазах стоял страх, страх перед посторонними людьми, которые будут шастать по ее квартире и открывать ее шкафы. Потом она вздохнула и сняла с гвоздя ключ:

– Вы победили. Пойдемте.

Они прошли до лифта. Спустились на первый этаж, потом Джудит Герольд провела его к двери в подвал, той самой, через которую они проходили вечером в день убийства. Она нажала выключатель и, прихрамывая, спустилась вниз по бетонной лестнице. Вехтер предложил ей опереться на свою руку, но Джудит отшатнулась.

– Где же ваша трость? – спросил он.

– Она мне нужна не всегда, только когда ухожу надолго. На лестнице она только мешает.

Ее отделение в подвале находилось рядом с отделением Розы Беннингхофф. Здесь тоже была сорвана печать, бетонный пол подметен, отчаяние выветрилось. Ничто не напоминало о том, что чуть больше недели назад здесь прятался подросток. Джудит Герольд вставила ключ в навесной замок, и он открылся со щелчком.

– Вы же знаете, как бесполезны эти штуковины? – Он указал на ушко замка в двери соседнего отделения. Оливеру все-таки удалось оставить следы.

– Так я чувствую себя намного уверенней. Что же мне сюда еще вешать? Пружинное ружье?

– Ох, теперь вы на меня очень рассержены, да? Но не забывайте, я ведь не преступник.

Она хрипло рассмеялась:

– Нет. Нет, вы человек, приносящий плохие вести. В этом нет вашей вины. Проходите.

Он вошел. Вокруг них до потолка были сложены картонные коробки. Минимум шестьдесят штук. Все они, аккуратно подписанные, стояли одна на другой. На одной значилось «Планы города», на другой – «Кухня Билефельд», насколько он мог разобрать в темноте. Впору было пожелать «спокойной ночи»: света здесь отродясь не было.

Джудит Герольд взяла одну из картонных коробок, чтобы встать на нее, и вытащила ящик.

– Вы не могли бы мне помочь? – попросила она.

Вместе они опустили ящик на пол. На боку почерком Джудит была выведена надпись «Роза». Вехтер надел перчатку, словно в ящике было что-то, что могло его укусить, и открыл крышку в детство Розы Беннингхофф.

Упаковочная лента была уже взрезана. Сверху лежал запечатанный конверт. Письмо от ее брата. Возможно, он захочет вернуть его себе. Вехтер отложил конверт в сторону. Мертвые глаза таращились на него из лысой детской головы. Кукла. Кончиками пальцев он взял ее за край ползунков и вытащил. Ее веки хлопали со стуком, а из батареек сочился электролит. Альбом для рисования с каракулями, связка приглашений на день рождения, выцветших по краям. Украшенная каменьями шкатулка, в которой что-то звенело, если потрясти. Он открыл ее: там лежали пластиковые бусины, сережки без пары, порванные цепочки. Альбом со стихами, пенал, разрисованный фломастерами. Две вязаные собачки, пластиковая лошадка, стакан с изображением Пчелки Майи, кассетный магнитофон, фотоальбом.

Никаких дневников, никаких писем. Никакого подросткового хлама. Словно после двенадцати лет она перестала существовать.

Вехтер сложил все обратно в картонную коробку, куклу поместил сверху, потом накрыл ее крышкой. Ее крошечная ручка торчала наружу. В порыве отвращения он запихнул ее поглубже.

– Мне придется забрать ящик с собой, – произнес он, хотя подозревал, что это станет бесполезной трудотерапией.

– Валяйте.

– Почему вы его сохранили? Вы ведь должны были от всего этого избавиться, я прав? Вы могли бы это отдать церковной общине. Это было бы практично, да?

– Мне казалось, что она когда-нибудь захочет получить эти вещи обратно.

– С чего бы ей менять свое мнение?

Она промолчала.

– А встреча с Паульссеном? Вы ведь знали о ней.

– Вы и сами все знаете.

Нет. Они знали не все. Постепенно начал проступать рисунок этой мозаики. Пусть в ней все еще зияли огромные дыры, но они уже могли распознать основной мотив.

– Что случилось, когда ей было двенадцать лет?

Джудит присела на один из ящиков и вытянула ногу.

– У Паульссена было ателье на самом верхнем этаже дома, где жили ее родители. Она восхищалась им: он был художник, симпатичный. После школы она больше всего любила сидеть у него, наблюдать, как он рисует.

– И она в него влюбилась.

– Двенадцатилетние девочки не влюбляются. Она была без ума от него, а он не придумал ничего лучше, чем наброситься на нее.

Картина с розой в ее комнате. Почему она ее повесила, чтобы каждый день видеть ее у себя перед глазами?

– Он клялся ей, что она – его большая любовь, его муза. И у обоих была эта огромная тайна. Эта огромная драгоценная тайна. Конечно, она ему верила. Он успешно убедил ее в том, что это любовь и что теперь они – пара.

– И как все это закончилось?

– Однажды ее родители узнали, что у нее идут месячные. Это, в общем-то, вполне нормально, но не в двенадцать лет. Они отвели ее к врачу, и тот установил, что у девочки был половой акт.

– Но Паульссена оправдали.

– Конечно. Они всегда так делают. Он уверял, что пальцем не трогал девочку, и судья, естественно, поверил ему. Такой приятный человек и лживая дерзкая девчонка, которая хочет обратить на себя внимание. – Джудит Герольд невесело рассмеялась. – Мы ведь все время лжем, правда? Это просто выдумки.

– Я верю вам, госпожа Герольд.

– Я же говорю, вы скорее из лучших. Поэтому вы не стремитесь подняться вверх по карьерной лестнице.

– Вы лучше не упоминайте о моей карьере, – ответил Вехтер.

Ему вдруг показалось нелепым то, как он сидел тут на корточках, на затекших ногах, в полутьме между картонных коробок.

– Почему она захотела его снова увидеть, после стольких лет?

– Это самая безумная часть истории. Она любила его всю жизнь. А он ее предал. Роза никогда не переставала надеяться, что он вернется к ней.

– Это из-за него ее жизнь так круто изменилась?

– Да, когда ей было двенадцать. – Джудит, охнув, встала, проигнорировав предложенную Вехтером руку. – Вы и правда думаете, что эта особа в бежевом костюмчике и на высоких каблуках и есть настоящая Роза?

Вехтер не это хотел узнать. Паульссен был не таким хрупким, каким казался. Он мог свободно перемещаться по городу. И, возможно, был не столь забывчив, как притворялся. Он мог оказаться тем неизвестным посетителем, который раз и навсегда захотел разделаться с неприятным прошлым. Они слишком рано списали его со счетов.

– Вы уклонялись от ответа, когда я упоминал о Паульссене. Каждый раз. Словно я нажимал на какую-то кнопку.

– Какое мне до него дело?

– Это я у вас и хочу спросить.

Одна деталь из протокола допроса, который вела Элли, вдруг всплыла у него в голове: у Паульссена в последнее время вроде бы было много посетителей. Визит одной Розы Беннингхофф – это не «много».