– Оля, перестань. Не надо со мной разговаривать, как с маленьким мальчиком. Ты же знаешь, что я сюсюканья не люблю.

– Господи! – Оля закатила глаза. – Ты и есть мальчик. Глупый мальчик.

– Вы работаете вместе? – пытаясь разрядить обстановку, спросила я у Оли.

– Да! Представляешь, Павлиночка, если на работе наш Вася хочет кофе или чай или ему надо купить бургер, он говорит мне: «Олечка, солнышко, я ужасно проголодался. Выручай!» И Оля бежит, торопясь накормить-напоить своего Васю. А чуть что не так, сразу: «Оля, это не твое дело! Не лезь, куда не просят! Не называй меня такими словами!» И так без конца.

Оля притворно вздохнула.

– Оля, будь проще, – посоветовал ей Вася. – Просто будь сама собой, я тебя прошу.

– Павлиночка, вот я пытаюсь Васе объяснить, что женщина никогда не может быть сама собой, – сказала она, явно рассчитывая на мою поддержку. – Правда ведь?

– Почему же? – вмешался Юра, до сих пор молчавший. – Я, например, люблю Павлинку за то, что она какая есть, такой и остается.

– Я не это имела в виду. Например, у женщины могут быть физические недостатки. Тогда она красит волосы, реснички, выщипывает брови, делает подтяжку лица и уже перестает быть собой. Она приобретает другое лицо. Так ведь?

– Оля, ты же знаешь, что и я не это имел в виду. Подтягивай себе лицо, крась волосы, прокалывай уши и вставляй в них сережки, но не надо жеманничать, менять голосок и закатывать свои красивые глазки, не надо вот этого «пуси-пуси». Я хочу видеть тебя настоящую, а создается впечатление, что принимаю экзамен в театральном училище, – сказал Юра Ольге, жестикулируя руками, в которых держал шампуры.

– Я такая, какая есть. Значит, мне на роду написано быть актрисой.

– Наверное, тебе действительно надо было идти в кино сниматься, а не работать в органах, – согласился Юра. – Подай мне вино.

…Мы сидели большой компанией на берегу озера в тени деревьев. От озера тянуло свежестью, и этот запах смешивался с щекочущим ноздри запахом дыма, шашлыка и только что сваренной полевой каши. Расстелив на земле большую клеенку, мы расставили на ней миски с горячей кашей и положили на тарелки шашлыки на шампурах. Я наслаждалась этими минутами счастья. Возможно, для кого-то такой отдых был привычным, но для меня все было впервые. Впервые сваренная на костре каша, впервые приготовленный собственноручно настоящий шашлык. Впервые я чувствовала себя свободно в купальнике, не опасаясь быть внезапно застигнутой в таком виде. Меня никто бы не смог понять, не пережив того, что пришлось пережить мне. В том, что к своему счастью мне пришлось пройти такой долгий путь, даже была своя прелесть. Разве я могла бы так радоваться простой каше, сваренной на костре, с плавающими черными точечками пепла на поверхности, если бы варила ее каждый выходной? И кусочек шашлыка не вызвал бы у меня такого восторга, если бы я часто его готовила. Я радовалась даже траве, уже слегка увядшей на солнце и утратившей запах свежести, когда я легла на нее в одном купальнике, ничего не боясь, не глядя испуганно по сторонам. Я смотрела, как лучи солнца играют над моей головой в кронах качающихся от легкого ветра деревьев, и улыбалась от счастья, от ощущения полноты жизни! Я могла просто лежать и ни о чем не думать, а главное – не бояться, что в любой момент откуда-то появится отчим и навалится на меня, мерзкий и вонючий.

Мама тоже была счастлива. Ее лицо светилось изнутри, в глазах горели огоньки, и она без устали о чем-то оживленно беседовала со Степаном Ивановичем. Даже намека на страх и неуверенность не было на ее лице – и это тоже было для меня счастьем. А еще рядом был Юра, милый, добрый, любимый Юра. Ловя на себе его восхищенные взгляды, видя ободряющую улыбку, я чуть ли не впадала в эйфорию.

Мне казалось, что я самая счастливая женщина на земле, и от этого мне хотелось летать и кричать так, чтобы слышали все: «Я счастливая! Я самая счастливая!»

Душа моя пела, ликовала, парила высоко над землей. Казалось, что так будет всегда и что иначе быть не может. Я думала, что это счастье вечно, как синее небо над головой, по которому куда-то бежали одинокие тучки-барашки…

Сентябрь наступил незаметно, и я всецело отдалась учебе. Я бегала на пары, в библиотеку, допоздна сидела дома за учебниками, не замечая, как быстро бегут дни. Свободного времени становилось все меньше и меньше, и мне без конца приходилось перекраивать свой ежедневный график. Я устроилась в хирургию санитаркой на треть ставки, и график еще больше уплотнился. И все же я оставалась обычной девушкой, которой не чужды простые радости. Я любила и была любимой, и это давало мне силы носиться с пары на пару, из института на работу, а потом на свидание. Порой я удивлялась, откуда у меня берется столько жизненной энергии. Я научилась засыпать сразу, как только голова касалась подушки, и просыпаться точно в намеченное время, даже если у меня оставалось на сон два-три часа в сутки. Но я не роптала. Мне нравилась такая насыщенная жизнь, и я ничего не хотела в ней менять…

Был один из последних теплых сентябрьских дней, когда осень дает нам, людям, насладиться ее золотым очарованием, прежде чем ветер сорвет яркие одежды с деревьев и прохожие втопчут их в грязь. Мы отправились с мамой по магазинам, чтобы закупить продукты и не бегать за ними каждый день. Тяжелые пакеты буквально отрывали нам руки, и мы решили посидеть несколько минут на лавочке в небольшом сквере с фонтаном. Выбрав тенистое место, мы освободили свои руки от тяжести, и я плюхнулась на деревянную скамейку, стоящую здесь, наверное, еще со времен Союза. Их тогда было много везде – возле больниц, школ, на остановках, в скверах. Они все были одинаковые: окрашенные деревянные бруски опирались на изогнутые чугунные ножки.

– Пойду принесу нам по мороженому, – сказала мама. – Тебе какое?

– Пломбир.

– В стаканчике или на палочке?

– Мне все равно, какой будет.

– Жирный или не очень?

– Мама, какой угодно. На твое усмотрение. Смотри, рядом с нами продают мороженое. Купи, какое захочешь, – сказала я и опустила на глаза солнцезащитные очки.

Мама подошла к киоску с мороженым и тут же вернулась.

– Павлина, здесь нет такого, какое я хочу, – сказала она с таким видом, словно это был вопрос жизни и смерти.

– Мама, я устала и хочу просто посидеть минут десять. Купи какое есть. – Я еле сдерживала раздражение.

– Ну нет, я пойду поищу то, что мне хочется. Не платить же деньги за то, что тебе не надо, – пробурчала мама и отправилась на поиски «нужного» мороженого.

Я вздохнула с облегчением и стала наблюдать, как воробьи собирают крошки на тротуаре и прыгают вокруг фонтана там, где капельки воды падали на асфальт и образовывали малюсенькие лужицы. Именно к ним подпрыгивали птицы и пили воду.

Затем мое внимание переключилось на людей, идущих по скверу с журналами в руках. Это были две женщины средних лет и неприметной, самой обычной внешности, рядом с ними шел молодой красивый парень в довольно дорогих брюках, туфлях и галстуке. Но интерес у меня вызвали не они, а девушка или женщина, идущая за ними. Трудно было определить ее возраст. Ей можно было дать и двадцать, и тридцать, и даже сорок лет. Дело было в ее одежде. Ее голова была повязана белым сатиновым платком в мелкий синий цветочек, скрывавшим подобранные вверх волосы. Глаза прятались за большими очками со слегка затемненными линзами. А еще на ней была старомодная светлая блуза с длинными рукавами, заправленная в длинную и широкую однотонную юбку. На ногах у нее были черные растоптанные нечищеные туфли без каблуков, а в руках она, как и ее спутники, держала журналы, прижимая их к груди. Люди остановились у скамейки, где сидел пожилой мужчина с тросточкой в руке. Они заговорили с ним, затем подсели к нему и начали о чем-то беседовать и зачитывать что-то из журналов. Через некоторое время они, оставив несколько журналов мужчине, медленно пошли дальше. А я все смотрела и смотрела на ту женщину в черных поношенных туфлях. В своих нелепых очках и длинной юбке она так напоминала меня в школьные годы!