– Махпейкер? Эй, просыпайся, Махпейкер!

«Да отстаньте же от меня!» – хочет закричать девушка, но янтарный круг солнца мигает и сменяется встревоженными глазами Башар. Позади новой подружки бледной тенью маячит Хадидже с ночной лампой.

– Да что с тобой, э? Ты прямо как струна натянутая и стонешь так тяжко… Дурной сон привиделся, что ли?

– Нет. – Голос Махпейкер спросонья хриплый, но слова звучат четко, падают в темноту спальни тяжелыми камнями. – Нет, Башар. Сон хороший. Ты прости меня, что побеспокоила, я не хотела.

Несколько мгновений Башар прищуренными глазами разглядывает подругу, затем едва заметно пожимает плечами: мол, не хочешь – не говори. Извинений подчеркнуто не принимает – дескать, какие между подругами извинения? Уходит на свое спальное место, плюхается туда шумно и отворачивается, натягивая одеяло.

Хадидже задерживается чуть дольше, качает головой, но Махпейкер улыбается ей спокойно и уверенно, берет за руку, унимая подозрения. Немного успокоенная, Хадидже тоже уходит.

А Махпейкер не спит до утра, вспоминая сон и беззвучно, одними губами, проговаривая то, что не успела там, под странным янтарным солнцем. По лицу ее текут слезы, но расплакаться в голос нельзя – подруги услышат.

Ни к чему оно. Им и без того расстройств много.

Валиде Сафие проводила взглядом спешащую куда-то троицу. В последнее время валиде пристрастилась к укромному балкончику, увитому виноградом и устеленному темно-синими подушками. Отсюда открывался прекрасный вид на небольшой, по меркам Топкапы, дворик с пальмами и фонтаном, где совсем еще юные девушки бегали друг за другом, играли в карты или мяч, а важные евнухи следили за ними, застыв безмолвными статуями.

Обычно дворик либо пустовал, либо использовался наставницами-калфа вместо одной из комнат для обучения: фонтан давал достаточно прохлады, а роскоши здесь, по гаремным стандартам, и вовсе не было: небольшая галерея укрывала от тени, но и только. Провинившиеся перед суровой калфа переходили учить свой нелегкий урок под палящие лучи солнца, а более послушным счастливицам дозволено было сидеть в тени. Евнухи скользили между девушками, разнося стаканы с ледяной водой и проверяя, чтобы никто из провинившихся не упал в обморок. Такое наказание – мелочь, во время учебы дозволяется многое, вплоть до самых настоящих пыток, если уж на то пошло. Но редко: ценные рабыни должны оставаться здоровыми и радующими глаз.

Кроме тех случаев, когда они вообще теряют право оставаться живыми. Такое тоже случается. Тоже редко, но…

…Но не будем об этом. Сегодня по случаю дня рождения Халиме-султан занятия были отменены. Гарем готовился к празднествам, которые планировалось начать с закатом солнца. Даже старая Рухшах, казалось, помолодела и носилась где-то, словно на крыльях, готовя место для валиде и в сотый раз объясняя, какие блюда следует подавать матери султана.

Сафие все устраивало. Если что-нибудь случится, Рухшах знает, где ее найти.

Конечно, в покоях валиде сейчас прохладней, чем здесь, на тесном балкончике, расположенном на солнечной стороне. Хоть он и продувается вечным гаремным сквозняком, но все-таки знойный воздух Истанбула слишком тяжел, слишком горяч… Другое дело – покои валиде, где толстые стены не пропускают зной, царящий снаружи, где высокие потолки заканчиваются куполами, на которых рвутся вверх выложенные разноцветными изразцовыми плитками фантастические деревья, дающие ощущение простора и света. Все в покоях валиде служит усладе глаз и предназначено оберегать от жары и холода, от нескромных взоров и злоязыких сплетен.

Валиде Сафие особо нравились картины. Пускай ислам не дозволяет изображений людей и животных, но растения рисовать дозволяется, и огромный триптих, расположенный на одной из стен в покоях валиде, воистину самим своим существованием прославлял и Аллаха, и деяния его. На нем была изображена река, прихотливо извивающаяся меж поросшими деревьями берегами. На заднем плане неизвестный художник изобразил горы, снежные шапки которых напоминали высокие ослепительно-белые тюрбаны многомудрых улемов. Все это никак не походило ни на родные Сафие каналы Венеции, ни на одетые в камень берега протекающей по Истанбулу реки Алибейкёй. Природа казалась совершенно не тронутой человеческим вниманием, свободной и бесконечно прекрасной.

Да, в покоях Сафие было нынче хорошо. Но они выходили окнами на места, облюбованные для прогулок султанскими женами и икбал – «счастливицами», – женщинами, коих султан хоть раз в жизни одарил своим благосклонным вниманием. И в этом имелся свой резон. Валиде всегда обязана знать, чем дышит гарем, какие интриги плетут женщины, волей судеб вознесенные на вершину этого замкнутого мирка. Не случайно, ох, не случайно покои валиде располагались так, что даже к женам своим султан мог пройти только под бдительным оком матери. Так повелось еще со времен роксоланки Хюррем, и менять не раз доказавший свою пользу обычай валиде Сафие не собиралась.

(К женам…

Валиде сухо улыбнулась. У султанов Блистательной Порты не бывает жен. Два исключения известны летописцам, и первым из них стала именно роксоланка Хюррем. А вторым, и последним, – Сафие знала это каким-то неведомым чувством! – Нурбану, жена старшего из выживших сыновей роксоланки.

Но можно сделать так, что весь двор будет называть тебя женой султана. И не просто из лести.

Да. Можно.)

Другое дело, что девчонкам, проходящим обучение, места среди султанских жен – назовем их так! – и любимых наложниц не было. Даже служанками служанок необученные рабыни не могли попасть в святая святых гаремной жизни. И это тоже имело смысл. Женщины должны услаждать взор султана, а глупые непростительные ошибки пускай совершаются там, куда никому из мужчин нет хода, где промахи девчонок, только-только начавших постигать гаремную науку, никого не удивят и не огорчат.

Вообще, гаремные правила и обычаи выглядели, с точки зрения валиде, вполне разумно. Вот только в этой стройности и гармонии имелись свои изъяны. Так, для того чтобы увидать, кто из новеньких чего стоит, приходилось торчать на не слишком-то удобном балкончике, пускай и приспособленном по мере возможностей для нужд валиде.

Сафие никогда особо не скрывала, что любимицы у нее есть. Это было нормально: Халиме-султан и Хандан-султан тоже присматривали себе молоденьких служанок – таких, которые своей миловидностью приведут султана в хорошее настроение, но не вызовут у него желания пренебречь супругой ради красивой наложницы. Или вызовут – но один раз, а с икбал, всем тебе обязанной, куда легче договориться, чем с девицей, ни разу тобой не обласканной.

Валиде Сафие искала совсем иного: верную помощницу и советницу для внуков, раз уж с сыном все вышло… как вышло. Иногда ей казалось, что она видит что-то похожее на свой идеал.

Иногда она была в этом просто уверена.

Вот как, например, в случае с Башар.

Гаремное имя, означающее «победительница», удивительно шло этой исключительной во всех смыслах девушке. Иначе ее и назвать-то было невозможно. Башар, как она есть.

Судьба ее сложилась необыкновенно. Такое может случиться только с женщинами, отмеченными Аллахом. И Сафие хотелось верить, что Башар с достоинством будет нести возложенное небесами тяжкое бремя.

Если ей, конечно, повезет.

Но разве девушке с такой судьбой не может не повезти?

Все сложится так, как захочет Аллах. Об этом думала Сафие, рассматривая другие варианты, стараясь не выказывать Башар ни излишнего расположения, ни какой-либо заинтересованности. Кажется, получалось: даже Рухшах не могла предположить, что ее старинная подруга положила глаз именно на эту необыкновенную девочку. В конце концов, много их в гареме, необыкновенных.

Не одна, так другая.

К примеру, новенькая, Махпейкер.

Связи Башар завела очень быстро, и своими новыми знакомыми командовала с нескрываемым удовольствием. Те не возражали, поскольку советы Башар, пускай и напоминающие приказы, были дельными и приносили немалую пользу. Однако сближаться с кем бы то ни было девушка не спешила, и это тревожило валиде. Против сплоченной коалиции у одиночки шансов мало, как бы ее ни поддерживали те, кому она оказала услугу. Но все изменилось с приходом Махпейкер и Хадидже.