-- Я тоже думаю, что сбил, -- повеселел Телюков. -- Прицел был точным, огонь залповым... К сожалению, пока это лишь догадки. А тем временем полковник Вознесенский угрожает мне трибуналом. Судить, говорит, будем.

-- Судить? За что?

-- Нарушил правила. Не доложил о баках и, кроме того, погнался за искусственным спутником Земли.

-- За искусственным?

-- Ну да. Принял его за недобитый мною самолет.

Полковник Горяев громко расхохотался. Его густые черные брови забавно подергивались на широком, открытом лбу.

-- Узнаю подлинного летчика-перехватчика! За спутником, значит?.. Уморили, батенька! Здорово! Да вы просто герой! Нет, судить мы вас не дадим! -- он хлопнул рукой по столу. -- Не позволим! Горой встану за вас. Даже если подтверждения не будет. -- Он вздохнул. -- А вот за нарушение летных правил... Тут уж, пожалуй, придется наложить на вас взыскание. Нельзя же так, капитан! И в дальнейшем прошу вас хорошенько помнить: правило есть правило. Нарушили его -- накажут, а иначе, помилуйте, что ж это получается? Конечно, я понимаю: вас и без того покарала буря. Да и подняли-то вас -- ого при какой погоде! Нет, судить не будем, а предупредить -- предупредим, хотя вы имеете одного сбитого на счету. Вы отличный летчик, и тем паче не к лицу вам нарушать летные правила.

-- Я старался действовать как лучше.

-- Все равно, -- повторил начальник политотдела, -- нарушения летных правил не оправдаешь ничем.

-- Понимаю, -- опустил глаза Телюков. -- А документы на космонавта отослали, товарищ полковник?

-- Отослали, хотя, говоря откровенно, отпускать из дивизии такого летчика, как вы, не хотелось бы. Но если вам придет в голову нарушать правила космонавтики...

-- Что вы, товарищ полковник! -- не дал ему договорить Телюков.

-- Ну, смотрите. А теперь летите домой отдыхать. Комдив вас не примет -- его нет. Кстати, как чувствует себя ваша жена, или кем она вам доводится?

-- Женой, -- несколько неуверенно ответил Телюков.

-- Мне рассказывал ваш командир о случившемся. Сложное дело...

-- Дело это уже распуталось, товарищ полковник. Тот негодяй, оказывается, жив. Только глаза лишился. Я встретил его в таежной хижине, совсем случайно. -- И Телюков рассказал полковнику Горяеву все, что с ним произошло в тайге. -- Теперь Нине уже ничего не угрожает, -- заключил он.

-- Это правда?

-- Слово офицерской чести.

-- В таком случае зовите на свадьбу.

-- Если пожелаете.

-- Конечно пожелаю! А почему бы мне не пожелать?

-- Обязательно позову, товарищ полковник!

Долго, пожалуй с полчаса, пробыл Гречка в кабинете начальника штаба. Наконец он вышел, мокрый и распаренный -- как из бани.

-- Ну, что? -- подошел к нему Телюков.

-- Ой, ой, ой! Дал же он мне прикурить, -- покачал головой техник, вытирая взмокшее лицо. -- На всю жизнь запомню.

-- Ругал?

-- Еще как!

-- За что?

Гречка пожал плечами:

-- Хотел превратить карася в порося.

-- То есть? -- допытывался Телюков, выходя с Гречкой из штаба.

-- Полковник, -- шепотом заговорил Гречка, -- все норовил, чтобы я против нашего командира полка и инженера показал. А что я против них покажу? Сам-то он, начштаба, в технике ни бум-бум. Ей-богу! Кричит: "Как вы посмели выпустить самолет с помпажем!" А ведь это все равно, что сказать: ведро компрессии. Да я уж промолчал, чтобы не накликать на себя лишней беды. А то еще спрашивает: "Хорошо ли были привинчены подвесные баки?" Ей-богу! Но тут я уж не сдержался и говорю: "А там, товарищ полковник, никаких болтов нет". Так он как гаркнет: "Молчать!" Я и притих. А вот командиру нашему надо сказать, что зубы точит на него начштаба. Это факт.

-- Я тоже так понял, что между командиром полка и начальником штаба отношения... -- Телюков выразительно сжал кулак. -- Но что вдруг произошло?

Ни Телюков, ни тем более Гречка ничего не знали о "столе дипломата".

Выйдя за ворота, они повернули к посадочной площадке, где их ждал вертолет с солдатами. На полдороге офицеров догнал Рыцарь, который, очевидно, успел побывать во многих дворах: со всех сторон доносился неистовый собачий лай.

Телюков поймал собаку за ухо:

-- Ах ты ж, бродяга! Кто это позволил тебе отлучаться из вертолета?

Рыцарь виновато заскулил.

...Полчаса спустя вертолет снялся с площадки и лег курсом на Холодный Перевал.

В то время, когда вертолет, в котором летели капитан Телюков, техник-лейтенант Гречка и все участники экспедиции, махал крыльями над горным кряжем, начальник политотдела разговаривал по телефону с Поддубным.

-- Вы, Иван Васильевич, не больно нажимайте на капитана. Прошу вас встретить его без упреков и шума. Он очень возбужден. Вы сами отлично понимаете, что такое -- лететь над морем ночью без капли горючего в баках, а потом прыгать с самолета черт знает куда, да еще в этакий буран! Конечно, жаль самолет, что и говорить. Но что с воза упало, то пропало. Человек, в конце концов, дороже всего. Поэтому и прошу вас... Почему предупреждаю? Да видите ли, тут ему угрожали трибуналом... Вознесенский... Одним словом, вы меня поняли?

-- Понимаю вас, товарищ полковник.

-- Вот и хорошо. Пускай Телюков отдохнет несколько дней под наблюдением врача... Да нет, ничего такого не замечалось, но ведь человек побывал на краю гибели... С этим нельзя не считаться. Ну, будьте здоровы! Что говорите? Да, как мы и предполагали, сорвало. Кроме того, летчик погнался за искусственным спутником. Ну, будьте здоровы!

Поддубный, разумеется, и не собирался ругать летчика, тем более наказывать его, не разобравшись во всех подробностях полета. К тому же полагал, что самолет-нарушитель сбит, ибо Телюков вряд ли мог промахнуться, ведя огонь. Но после разговора с начальником политотдела он счел необходимым в свою очередь предупредить майора Дроздова и подполковника Асинова, чтобы они не вздумали преждевременно снимать допрос, а тем более упрекать летчика в нарушении летных правил. Во всех подобных случаях нужно соблюдать такт.

И Телюкова встретили в полку, как и подобает встретить боевого друга, товарища. С аэродрома привезли в городок на "Победе". Майор Дроздов сердечно поздравил летчика с благополучным возвращением, а подполковник Асинов, несмотря на свою пунктуальность, согласился заполнить документацию завтра, а сегодня, мол, пускай летчик сходит в баню, отдохнет и выспится как следует.

Что касается Байрачного, то ликованию его не было предела. Он готов был открыть митинг по поводу благополучного возвращения своего любимого командира и сделал бы это, если б его не остановил замполит.

Никто не обидел Телюкова, никто не сказал ему плохого слова, и он чувствовал себя как в родной семье. Одно лишь тревожило его -- Нина все еще не вернулась из госпиталя. Подождав ее до вечера, он продиктовал телеграфисту телеграмму в адрес госпиталя, в которой сообщил Нине, что Антон жив, здоров, находится в данное время в таежной хижине, охотится на коз и что он, Телюков, ждет свою любимую.

Выходя из штаба полка, он скользнул беглым взглядом по тумбочке, где обычно почтальон оставлял почту, и вдруг заметил конверт со знакомым почерком. Так и есть: письмо от Нины. Вскрыл конверт и тут же, стоя, прочел письмо:

"Любимый мой!

Сегодня меня выписывают из госпиталя. Я так благодарна тебе за все, что ты сделал для меня. До конца жизни не забуду тебя. Но пойми меня правильно. Не могу я вернуться к тебе. Не только потому, что мне стыдно перед людьми, хотя мне действительно очень стыдно.

Другое здесь играет роль. Рано или поздно, мне предстоит ответить за то, что произошло... Я хорошо представляю себе положение, в котором ты очутишься, дорогой мой, если я приеду к тебе...

Нет, лучше мне совсем не возвращаться... Забудь меня. Пускай светлыми звездами стелется тебе твоя дорога, а я пойду своей тропинкой. Куда? Не спрашивай -- сама не знаю. Пока мне вполне хватит тех денег, которые ты мне оставил, а потом я найду какую-нибудь работу. Буду честно работать, может быть, это учтут, если вдруг мое преступление откроется.