— Горло! Целься ему в горло! — крикнул кто-то, когда здоровяк повернулся ко мне; ручейки крови струились по его лицу и окрашивали в розовый цвет обнажившиеся в гримасе зубы.

Я сделал так, как мне велели, и здоровяк осел на колени, схватившись за горло, темная кровь фонтаном забила между пальцами. Он все пытался говорить, не сводя с меня еще живых глаз, но захлебнулся кровью, рухнул вперед, подогнув сведенную судорогой ногу и затих. Пороховой дым повис в воздухе, колеса громко и безжалостно выстукивали ритм. Голова болела, болело сердце. Борясь с тошнотой, я стал искать глазами третьего беженца. Мэри села, изумленно уставясь на тела в лужах крови. Остальные фермеры сгрудились сзади. Третьего беженца не было видно.

Затем послышался голос, тот же, который советовал целиться в горло.

— Не стреляй, — сказал он. — Я не причиню никому вреда.

— Встань, — сказал я, целясь в сиденье где-то почти в конце вагона, откуда, как мне показалось, доносился голос.

— Клянусь, я никому не причиню вреда. Разве я не помог вам? Разве это не доказывает, что я на вашей стороне?

Пожилая женщина в капоре, забрызганном кровью, подняла руку и указала назад, за сиденье, в которое я целился.

— Он здесь! — сказала она дрожащим голосом. — Здесь… здесь он!

— Господи! Как Вы не понимаете? — скороговоркой произнес человек. — Я с вами. Те, другие, они… сумасшедшие; этот ад теперь их дом. Им нужно было забраться в вагон, чтобы расправиться с вами. Но я, я почти не изменился. Я не собирался делать ничего плохого; с остальными пошел, чтобы попасть в поезд, я хотел их перехитрить. Пожалуйста! Я просто хочу жить!

Пока он болтал, вид мертвых тел, запах пороха, крови в дымном желтом воздухе постепенно проникали в мое сознание. Поразительно, с какой легкостью я обращался с оружием и убивал. А это совсем не в моем характере. Мне подумалось, что если сейчас посмотреть в зеркало, на меня оттуда глянут черные глаза Коула со зрачками в форме пентаграммы. Мне захотелось снова вернуться в свою старую трусливую шкуру.

— Встань, — повторил я. — Руки повыше и без глупостей. Я не буду стрелять.

Секунду спустя он подчинился. Это оказалось маленькое тщедушное создание, которому недоставало нескольких дюймов до пяти футов, с лохматой шапкой седеющих черных волос и помятым лицом цвета несвежей салфетки, морщинистым, как косточка от персика. Сперва я подумал, что он старик, но потом понял, что ошибся — у него были руки молодого человека, упругая гладкая шея. И то, что я принял за морщины, оказалось на самом деле толстыми венами, темневшими на фоне кожи. Мне подумалось, что в таком виде среди людей ему делать нечего.

— Не доверяй ему, — сказал фермер, и Мэри добавила:

— Никогда не знаешь, чего от них ждать. Самые невинные на вид могут оказаться самыми опасными.

Я не доверял ему — он подставил своих компаньонов, с отчаяния или по другой причине, и пусть даже они чудовищны, предательство есть предательство.

И кроме того, я не был убежден, что верю его болтовне насчет враждебных намерений верзилы.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Господи, — давно уже никто не спрашивал моего имени, — ответил он сдавленным голосом. Я жил с этими скотами, притворяясь одним из них… — Помолчав, он собрался с силами и продолжил. — Меня зовут Джимми Крисп. Я держал ранчо в Глори, пока этот подонок, который украл мою землю, не связал меня и, засунув в машину, не отправил катиться в Полосу. Это было шесть лет назад… Шесть проклятых лет.

Двое фермеров убеждали меня убить его, но я велел им заткнуться. И тут у Мэри отвалилась челюсть, она попятилась, уставясь на что-то позади меня. Другие смотрели туда же, и я, обернувшись, успел заметить, как какое-то тощее существо шмыгнуло через проход и исчезло за сиденьем. Выстрелив в сиденье, я услышал крик, резкий, подобный птичьему, но гораздо пронзительней. И я понял, что стрелял в Трейси — в голосе слышались та же боль и разочарование, которые я чувствовал в ней с момента нашего знакомства. Я выстрелил туда еще раз, не желая видеть происшедших с ней изменений.

Новый крик пронзил меня насквозь, и тут кто-то схватил меня за руку, не дав выстрелить в третий раз. Джимми Крисп. Пассажиры кричали, чтобы я стрелял, но Крисп, чье лицо вблизи более походило на усохшее подгнившее яблоко, сказал:

— Она не причинит вам вреда. Теперь это зверек, из тех, что живут в лесах и никогда не выходят к людям. Они мирные и хотят только, чтобы их оставили в покое.

Казалось странным, что он позабыл про опасность, которой подвергался сам, и принялся защищать ее. Я подумал, что он старается понравиться нам.

Остальные продолжали нудить. Мэри, громче всех торопила меня исполнить свою обязанность. Обязанность! Я не напрашивался на эту работу и не чувствовал к ним ничего, кроме отвращения. Я уже хотел было сказать им пару слов, но Крисп опередил меня:

— Вы, тупые подонки! Вам хочется уничтожить все, что приходит из Полосы. Растоптать на месте. Но знаете, кого вы убиваете? По большей части это люди, у которых были семьи… друзья, сестры, близкие. Люди, глупые, как вы, или грешные, как я. Да, человек там жить не может. Но это все равно жизнь, и вы не можете отказывать в праве жить тем, кому только и осталась такая жизнь.

Речь его произвела впечатление; но потом существо за сиденьем — я не мог назвать его Трейси — снова заныло, и они опять затянули свое.

Мэри выступила вперед:

— Если ты не прикончишь ее, это сделает Коул. — Не получив ответа, она двинулась по проходу. — Я приведу Коула!

Я направил пистолет ей прямо в жирное брюхо и взвел курок.

— Черта с два.

В тусклом больничном свете ее одутловатое лицо с кислым выражением и фингалом под глазом проступало кошмарным видением; в его мерзких чертах было еще меньше человеческого, чем в лице Криспа. Она уставилась на меня, поджав губы и прищурив глаза, и завопила:

— Помогите! Убивают! Коул, на помощь!

Позади послышалась возня. Существо, очевидно напуганное воплями Мэри, подпрыгивало и, вертясь как хорек, царапалось в окна. Через прорехи в платье Трейси я увидел, что ее тело больше не было гладким — сплошные упругие мускулы, а кожа потемнела до цвета полуночной синевы. Лицо тоже потемнело, хотя и не до такой степени, и как-то упростилось — в нем появилось что-то от кошачьих, но вместе с тем и от рептилий: рот тоньше, шире, нос — пара изогнутых щелочек. Но глаза, огромные, желтые, светящиеся как кристалл — в них была боль, которая слышалась в ее крике. И в очертаниях лица, той малой толике, что осталась от него, я еще мог видеть тревожную красоту Трейси. Было жутко обнаружить ее в этом создании. Я почувствовал дурноту, рука с пистолетом дрожала. Я хотел свершить чудо, вернуть ей прежний облик. И в то же время хотел освободить ее. Мне подумалось, это лучшее, на что она могла надеяться: не пытать больше со мной счастья, а измениться безвозвратно, чтобы уйти от себя в мир простых успехов и неудач, простых радостей и горестей, где можно всегда действовать по своему выбору. Быть может, я пытался оправдать ошибку, которую совершил, взяв ее с собой, но так или иначе, эта идея крепко засела у меня в голове.

Крики прекратились. Глянув назад, я обнаружил, что Мэри рухнула на одно из сидений, новый синяк красовался над ее левым глазом; Крисп стоял над ней, изрыгая проклятия. Фермеры соблюдали дистанцию. Я перевел взгляд на существо. Оно повернулось ко мне, издав отчаянное шипение. Я подумал, что если не дать ему сейчас выбраться, оно решит, что единственная возможность выжить — напасть на нас. И тогда придется убить его.

Поезд выпускал пар, достигнув самого крутого участка подъема, и я подошел к окну, готовясь выбить его рукояткой пистолета, думая о том, что смог бы убедить существо выпрыгнуть в проделанную дыру. Но едва я занес руку, дверь распахнулась и вошел Коул. Вид у него был не самый лучший, черная рубашка разорвана. Он захватил дробовик, чтобы завершить дело. Я направил пистолет ему в грудь.