– Это черное зеркало – провал во времени и пространстве. Коридор, в который я уйду, вслед за моей тоской.

…Он не стал провожать её до автомобиля, оставшись в своей театрально декорированной "лаборатории".

– Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким. Прощай. – Голос был вял и тускл. Куда делся тот одержимый, властный человек, ещё вчера дирижировавший сложным оркестром съемочной площадки?!

– Прощай. Я сообщу тебе о наших успехах.

– Не стоит. Мне с самого начала было известно все… Да, постой.

Виктория обернулась уже в дверях, Ингмар встал, подошел к ней и протянул руку. На раскрытой ладони лежал черный агатовый шар.

– Узнаешь? Я нашел его в том подвале, в Венеции, а ещё – белый шелковый хитон в вокзальной камере хранения, и это, – он достал откуда-то крестик и положил рядом с шаром.

– Ты обронила его в гондоле, когда прибыла в Венецию и глазела на плавучие дворцы… Еще я обнаружил в твоем номере гостиницы двух джентльменов, показавшихся мне несимпатичными. Я поспешил за тобой, но Дюваль опередил меня. Это надежный человек, тебе повезло… – Ингмар вложил в её руку шар и крестик, сжав ладонь обеими руками. – Держи крепче, Победа. Больше не теряй. Помни: некоторые предметы значат в нашей жизни не меньше, че живые существа. Береги их, как бережешь друзей… Скоро к тебе явится ещё один, – лиловый, да, лиловый по вечерам. Вот это останется мне. По-моему, я заслужил, а?

Он показал низку коралловых бус, купленную Викторией в Венеции и оставленную вместе с вещами в гостинице:

– И если мы уже занялись раздачей призов и подарков, у меня к тебе одна просьба, Виктория. Обещай, что выполнишь её, ну, в благодарность, допустим, за эту работу? В день свадьбы пусть будут на твоей шее те самые подвески Мазарини. Я подарил их тебе, поняла? И не думай хитрить – я все равно узнаю. – Ингмар смотрел серьезно, черные точки его зрачков притягивали. Виктория чувствовала – ещё минута и она последует за ним как лунатик.

– Прощай, я буду беречь друзей, и не забуду о твоем условии, сказала она, зажав в кулаке дары и резко направившись к выходу…

…Жаклин Кастильо испытывала двойственное чувство, наблюдая за развалом предприятия Антонии. С одной стороны, ей было немного жаль, что заходы Майкла О'Ралли, обещавшего Жаклин приличное вознаграждение за содействие в уговорах Тони, не увенчались успехом. Обойдись А. Б. несколько любезнее с всесильным боссом, глядишь, Жаклин Кастильо сидела бы сегодня в кабинете менеджера Антонии – первой "звезды" континента. С другой же, чувство женской солидарности строптивой Жаклин торжествовало – Майклу дали пинка под зад – хороший урок для наглого "победителя". Тони, конечно, придется вернуться в Париж, оставив сотни тысяч долларов пущенными по нью-йоркскому ветру.

– Давай-ка немного отсидимся в засаде, – советовала Жаклин приунывшей Антонии. – Блеснем в Европе, где тебя ждут весьма выгодные предложения, а затем вновь подкатимся к этим берегам… К тому же брак с Картье может сделать хорошую рекламу и усмирить, наконец, завоевательский пыл Майкла.

Они сидели в роскошном номере Антонии, который теперь, без визитов настырных журналистов и толпы агентов-работодателей казался чересчур большим и безвкусным.

– Нет, Жаклин, нет. Что-то мы все-таки проглядели, упустили… Не все клавиши нажали.

– Уж это точно. Не мы одни хотели бы насолить Майклу. Можно было бы поискать союзников, ждущих момента, чтобы протянуть тебе руку помощи… она заговорщицки подмигнула.

– Только не это.

– Феликс настолько незаменим?

– Незаменимо мое упрямство. И поверь, для него есть серьезные основания…

…Каждый вечер, сняв макияж, Антония пристально изучала свое отражение в зеркале. И, как человек, страдающий опухолью, нащупывает у себя в животе клешни метастазов, Тони с ужасом находила мельчайшие отступления от канонического облика. О чем может идти речь, если знаменитой А. Б. осталось существовать, по-видимому, не более года, а там – тень, забытость, заурядность… Сегодня ей показалось, что кончик носа утолщился, а уголки глаз опустились – ужасно… Ужасно видеть, как в двадцать четыре умирает твоя красота…

Она механически плеснула в ванну мыльную пену и до отказа открыла кран. Чудесное изобретение дизайнеров – абсолютно прозрачный толстый пластик, отлитый в форме круглого вазона. Стены и пол комнаты отделаны плиткой цвета яркого малахита, по углам вьются целые заросли лиан, а под вознесенной на пьедестал ванной устроена специальная подсветка, так что погружаясь в бурлящую воздушными пузырьками воду, чувствуешь себя Дюймовочкой, собирающейся нырнуть в бокал с шампанским, или нимфой хрустального грота… Можно помечтать, если у тебя достаточно средств для оплаты апартаментов, стоящих в день больше месячного заработка среднего служащего. И не важно, сколько весит твое двадцатилетнее или восьмидесятилетнее тело – погружаясь в эту ванну, ты непременно почувствуешь себя нимфой.

Тони легла в воду и прикрыла глаза, ощущая себя несчастной и бедной. Капитал Тони Браун улетучился, красота исчезает, как тают весной выстроенные из снега дворцы…

В трубке специального телефона, спрятанного в мраморном изголовье, заворковал голос дежурной:

– К мисс Браун пожаловал журналист из "Нью-Йорк таймс".

– Пропустите. – Она даже не открыла глаза, к чему теперь эти сплетни – смаковать неудачи? И не поспешила покинуть ванну – пусть снимают совсем задаром, пусть знают, как выглядит отвергнутая ими А. Б.

Тони расслабилась, с наслаждением вытянув ноги, и привычным жестом фотомодели закинула руку под голову, распустив и взъерошив сколотые волосы. Кто-то осторожно прошел по комнатам, окликая её по имени.

– Сюда, сюда! Надеюсь, вы не намерены портить мой отдых ехидными вопросами? – спросила она, услышав затихшие рядом шаги. И открыла глаза.

Максим тяжело дышал, не в силах, казалось, перенести своего счастья: эта невероятная, фантастическая женщина, розовой жемчужиной светящаяся в серебристой пене, эта роскошная нимфа – его будущая жена!

Подобно Хосейну, выудившему некогда из бирюзовой ванны уснувшую Светлану, Бейлим без слов, не заботясь о состоянии вечернего костюма, запустил руки в искрящуюся пену и словно хрупкую драгоценность поднял из неё Тони.

– Я так ждала тебя, мой мальчик! – прошептала она, брошенная на атласные простыни необъятной кровати. С нарастающим волнением Антония наблюдала, как разлетаются стороны срываемые с себя Максимом вещи, радостно прозревая: "Да, именно так: ждала! Тосковала и ждала, бесилась и ждала. Его – бронзового, горячего, страстного…

Всего сутки назад принц "подал в отставку". Заменяя отца, пребывающего в деловых поездках, он два месяца "руководил государством подписывал приносимые советниками бумаги, слушал доклады министров, ставил печати, выписывал счета, посещал какие-то предприятия, выставки, школы. Ничего не понимая и не собираясь вникать. Антония пропала, отказываясь даже отвечать на его телефонные звонки, а Хосейн все откладывал возвращение.

К моменту встречи отца Бейлим уже точно знал – он никогда и ни за что не станет эмиром. Конечно, если это исключает возможность быть рядом с Антонией. Хосейн, рассчитывавший, что в его отсутствие сын почувствует вкус власти, оставив мысли о браке, застал полного решимости, взбунтовавшегося принца.

– Ваше величество, из меня не выйдет глава государства. Я мало думаю об экономических реформах и политических интригах…

– Понятно, мальчик. В девятнадцать все мысли – на женской половине… – он потрепал сына по плечу. – как успехи у наших дам? Гульчия, мне кажется, лакомый кусочек?..

Хосейн предусмотрительно собрал во дворце ансамбль красоток для удовлетворения "эстетических нужд" наследника. Отобранные им девушки прекрасно пели, играли на музыкальных инструментах и, конечно же, виртуозно исполняли танец живота.

– Отец, ты знаешь, что мне нужна другая, – твердо сказал принц.

Хосейн нахмурился.