Хосейн оказался заботливым отцом, обеспечивавшим единственного сына всем самым лучшим, что можно было купить на этой планете. И Бейлим не противился благополучию, он вовсе не горел идеей поделить фамильное состояние поровну между гражданами своей страны. А вот социальные программы, введенные его отцом и поднявшие уровень всеобщего благосостояния до планки подлинного "развитого социализма" являлись предметом гордости принца. Он заметил, как уважительно относятся к нему профессора Университетской кафедры, где Бейлим учился уже второй год, мечтая о дипломе юриста международного права.

При всем этом – парижский дом с многочисленной челядью, пекущийся о здравии и безопасности принца, неистощимая банковская карточка и магическое имя, вызывающее у окружающих сложную гамму чувств, нельзя было отнести к неприятным атрибутам власти. А были и весьма обременительные. Постоянная опека наставника и советника принца Амира Сейлаха, надоедливости вездесущих слуг и охраны, следующей за Бейлимом повсюду, ограничивали его свободу, а главное – удаляли от сверстников, настроенных на демократично-студенческий лад.

Ну что за глупая затея присылать к обеденному перерыву в Университетский дворик "мерседес" с поваром и Чарли, готовыми обслужить принца и его друзей горячими блюдами собственной кухни. Как: интересно, они это себе представляли? Выдавать пропуск к столу для наиболее приближенных к принцу особ? Во всяком случае, толпа набежала огромная, все галдели и посмеивались над обезоруживающе счерьезным Чарли, подвязывавшим поверх национального облачения фартук официанта… Разъяренный Бейлим отослал этот цирк домой и сделал серьезное предупреждение челяди по поводу проявления не согласованной с ним инициативы. Но и самому принцу довелось не раз попать впросак. Он слишком поздно понял сколь неуместной была его идея отметить восемнадцатилетний юбилей в ресторане "Фукез" на Елисейских полях, избранном местом встречи именитых журналистов. Здесь некогда обедал Черчилль, а вот студенческие друзья Бейлима, предпочитали места по-скромнее, собираясь в каком-нибудь недорогом ресторанчике на Рю Муфетар, помнящем посещения живших здесь Верлена или Хемингуэя. Счет оплачивался вскладчину, никто не думал о форме выражения чувств и одежде. Шикарныый стол в "Фукезе", заказанный принцем, оказался полупустым. А те, кто пришел, чувствовали себя стесненно, хотя многие из друзей Бейлима могли похвастаться весьма влиятельными родителями.

– Что ж, студенческое братство – дело тонкое – перефразировал Бейлим популярную фразу из советского кинофильма, которую довольно часто вспоминал по поводу Востока, произнося по-русски.

– Восток – дело тонкое – вставлял он в арабскую речь непонятный для собеседников комментарий.

Наедине с собой он пытался говорить по-русски, понимая, что знакомый от рождения язык, может, оказывается, забываться, тускнея под смыслом новых лингвистических навыков.

– У лукоморья дуб зеленый – произнес однажды Максим в голубое парижское небо, обнимая шершавый ствол дерева в своем парке, и расхохотался – "зеленый" – это звучало по-иностранному, с чужеродным мягким акцентом. Да и что за штука такая "лукоморье"? Забыл…

Чарли получил свое прозвище, естественно, от Чаплина, за семенящую походку и кустик черных усов. Искан-Турим, бывший "нянькой" ещё у Хосейна, заботился о Бейлиме как о родном внуке, никогда не нарушая субординации. Это по его инициативе к подъезду учебного корпуса юрфака в обеденные часы стал подъезжать "мерседес", начиненный судками с домашними кушаньями. Бейлим пресек старания Чарли, так и не понимая, чем это горячая пицца с ветчиной и шампиньонами или копченой макрелью хуже экологически чисттого серого риса с жареной осетриной?

Но самая большая проблема принца заключалась в отношениях с прекрасным полом. Расходы наследника содержали специальную статью, предусматривающую оплату самых дорогих, а следовательно, самых здоровых женщин. Не секрет, что Париж вышел на первое место в Европе по числу инфицированных спидом, и сексуальные тренировки могли оказаться для принца намного опаснее спортивных, включая скачки на ипподроме "Жеррико", регулярно посещамые Бейлимом. Хосейн пытался пристроить под боком сына маленький нелегальный гарем из собственных, хорошо проверенных восточнных кадров. Но узнав об этом университетские друзья Бейлима столь упорно изощрялись в издевках, что молчаливые томные красотки стали раздражать парня ещё больше, чем опека Чарли и были отправлены на родину.

Затем прозорливый Амир, прошедший, по-видимому, хорошую личную подготовку в этом плане на время давней учебы в Европе, устроил своему подопечному знакомство с милой французской девушкой. Барбара, выдававшая себя за парикмахера-дизайнера, регулярно навещавшего усадьбу Бейлима с целью ухода за его бурной шевелюрой, оказалась прекрасной теннисисткой, а потом – и отличной любовницей. Не знал Бейлим, что специально нанятая в высоко-профессиональном бюро, юная проститутка получает от Амира регулярное жалование. Услуги подобного рода для высокой категории клиентов приносили приличные доходы, позволявшие Барбаре учиться в престижной художественной студии и оплачивать хорошенькую квартирку в северо-западном пригороде Парижа. Как девушка из солидной буржуазной семьи, серьезно относящаяся к своим обязательствам, Барбара уже восемь месяцев соблюдала данные Амиру обязательства – Бейлим стал единственным мужчиной в её весьма благопристойной жизни.

Барбаре исполнилось двадцать четыре, хотя она могла сойти и за шестнадцатилетнюю, особенно, когда носилась по корту в клешеной юбчонке, перехватив легкие светлые, старательно ухоженные волосы, пестрым жгутом. Загорелые ножки в белых носках, поминутно спадающая с худеньих плеч майка, одетая, естественно, на голое тело, мило сдвинутые на переносице густые бровки, сверкающие азартом голубые глаза – да, она была весьма пикантна! Особенно, когда проиграв, яростно колотила кулачками по широкой, играющей бронзовыми мускулами, груди Бейлима. Барби принадлежала к типу миниатюрных парижанок, и Его Высочеству доставляло огромное удовольствие уносить в охапке визжащую и отбрыкивающуюся добычу в прохладную спальню, чтобы с размаха забросить её на необъятную, послушно пружинящую тюфяками постель. Матрацы – из специально вычесанной шерсти молодых верблюдиц, однако, не казались Бейлиму, идеальным местом для сексуальных упражнений. Повозившись с усердно сопротивляющейся Барби в атласных туфлях, он перебрасывал девушку на белый ковер, успев дернуть шнурок с треском обрушивающейся жалюзи. Бейлим знал, что пустынный газон за окнами – лишь обманчивая видимость. За кустами дежурят, не спуская бдительного ока со своего французского подопечного охранники. А заниматься любовью в компании даже пассивных наблюдателей, ему почему-то не доставляло удовольствия. В этом роде деятельности Бейлим проявлял завидный консерватизм.

До Парижа он был девственником, согрешив впервые на студенческой вечеринке, в полуподвале хозяйственной пристройки. Его первая девушка, рыженькая и носатая, чем-то напоминала Викторию, и потому не вызывала особого возбуждения. Но затянув восточного красавца под предлогом поиска вина в темный подвал, она применила всю свою опытность, оказавшуюся немалой, чтобы добиться взаимности.

Вино они нашли. Бейлим, ещё не знавший чувства настоящего опьянения, не предполагал, что может допустить в таком состоянии любую оплошность. И даже, по существу, быть изнасилованным какой-то тщедушной, неловкой блудницей. Об этом ему на следующее утро и поведал осведомленный о происшествии Амир.

– Уж если Вашему Высочеству понадобится женщина, то не стоит портить удовольствие от этого занятия торопливостью ни себе, ни ей!

– Ей – Бейлим приподнялся на подушках, но тут же рухнул, сжимая руками трещавшую с похмелья голову.

– Ей-то как раз, очень понравилось – гордо заметил он.

– В таком случае – это некудышная женщина или хорошая лгунья. Боюсь, что завтра о ваших похождениях в мусорном погребе будет знать весь Университет-.