Я продолжал посматривать на сидевшую в углу мать с детьми. Малыши набросились на печенье, суп остывал. Молодая женщина не обращала внимания на еду.

– У нее есть куда пойти после подвала? – поинтересовался я.

– Скорее всего нет, – ответил Грин, покачивая ногой. – Вчера список остро нуждающихся хотя бы во временном прибежище насчитывал пятьсот фамилий.

– Во временном? – переспросил я.

– Именно так. Для замерзающих бродяг в городе существует лишь один приют, да и тот власти открывают, когда температура падает ниже нуля. Приют для нее единственный шанс, но, боюсь, этой ночью там и ступить-то некуда. А только снег начнет таять, на дверях появится замок.

Добровольцу, который ловко управлялся с овощами, срочно потребовалось уйти. Поскольку из свободных на данный момент помощников ближе к его рабочему месту находился я, мне и предложили встать на замену. В течение следующего часа Мордехай делал сандвичи, а я шинковал морковь под бдительным взором мисс Долли, члена церковного совета, уже более одиннадцати лет отвечавшей за питание бездомных. Кухня была ее детищем. Я сподобился быть допущенным в святая святых. Наблюдательная мисс Долли не преминула заметить, что летящие из-под моего ножа пластинки сельдерея чересчур крупные, и я мгновенно исправился. Белый фартук Долли сверкал первозданной чистотой, сознание значимости возложенных на нее обязанностей наполняло распорядительницу чувством законной гордости.

– Наверное, видеть этих людей вошло у вас в привычку? – обратился я к Долли.

Мы стояли у плиты, прислушиваясь к перебранке, смолкшей, однако, после вмешательства Мордехая и молодого священника.

– Да Бог с вами, милый, – откликнулась Долли, вытирая полотенцем руки. – Смотрю на них, и сердце разрывается. Но, как сказано в Писании, «счастливы те, кто утешает обездоленных». Это и придает мне силы. – Мягким, домашним движением она помешала суп в кастрюле. – Курица сварилась.

– И что теперь?

– Нужно достать ее и положить на тарелку. Когда остынет, вынуть из нее кости.

Предложенная Долли технология превращала прозаическое занятие в высокое искусство.

Овладевая им, я чувствовал, как у меня горят пальцы.

Вслед за Мордехаем я поднялся по темной лестнице в алтарную часть.

– Смотрите под ноги, – едва слышно предупредил он, толкнув створчатые двери.

Храм был полон людей, застывших в причудливых позах. Спали на длинных деревянных скамьях. Спали на полу под ними. Спали в центральном проходе, почти впритирку. И с переполненных хоров доносился храп. Матери тихо увещевали беспокойных детей.

– Очень немногие церкви решаются на такое, – прошептал Мордехай, стоя у алтарного столика и обводя взглядом зал.

Мне было легко понять это нежелание помочь ближнему.

– А что происходит по воскресеньям? – так же шепотом спросил я.

– Все зависит от погоды. Здешний священник – один из наших. Вместо того чтобы выгонять людей на улицу, он иногда просто отменяет службу.

Выражение «один из наших» было мне не вполне понятно – я не ощущал принадлежности к какому-то клубу. Над головой раздался скрип. Я поднял глаза. Вдоль стен тянулся балкон, темный от множества людей, вяло шевелящихся на скамьях. Мордехай тоже посмотрел вверх.

– Сколько народу… – Закончить фразу мне не хватило духу.

– Мы не считаем. Мы только кормим и предоставляем убежище.

От внезапного порыва ветра задребезжали стекла. Здесь было заметно холоднее, чем в подвале. Пробравшись на цыпочках между спящими, мы вышли через дверь за органом.

Стрелки часов приближались к одиннадцати. Людей в подвале не убавилось, но очереди к кастрюлям уже не было.

– Давайте за мной, – сказал Мордехай.

Он взял пластиковую тарелку и протянул ее стоявшему у плиты добровольцу.

– Посмотрим, что ты тут настряпал. – По губам Мордехая скользнула улыбка.

Мы уселись за складной столик в самом центре подвала, плечом к плечу с бродягами. Как ни в чем не бывало, Мордехай ел и говорил, говорил и ел; мне это было не по силам. Болтая ложкой в супе, который благодаря стараниям мисс Долли оказался вкусным, мне никак не удавалось отрешиться от мысли, что я, Майкл Брок, состоятельный белый человек, уроженец Мемфиса и выпускник Йельского университета, удачливый юрист из прославленной фирмы «Дрейк энд Суини», сижу, окруженный бродягами, в подвале церкви, расположенной на северо-западной окраине Вашингтона. Только одно белое лицо за все это время я видел здесь – испитую харю алкоголика, зашедшего проглотить суп и сразу исчезнуть.

Я был уверен, что машину мою давно угнали, что, выйдя на улицу, не выдержу там и пяти минут. Надо было держаться Мордехая – когда бы и куда бы он ни отправился.

– А суп неплох, – заявил он. – Вообще-то случается по-разному, в зависимости от того, чем мы располагаем. Да и рецептура на каждой кухне своя.

– У Марты на днях давали вермишель, – сообщил бродяга, сидевший справа от меня; локтем он был ближе к моей тарелке, чем к своей.

– Вермишель? – с шутливым недоверием переспросил Грин. – Ты обнаружил в миске вермишель?

– Ага. Примерно раз в месяц у Марты можно наткнуться на вермишель. Правда, теперь, когда об этом почти все знают, столик там не очень-то получишь.

Трудно было понять, балагурит бродяга или нет, однако в глазах у него мелькали искорки смеха. Мысль о бездомном, сетующем на нехватку столиков в его излюбленной общественной кухне, показалась мне довольно забавной. Надо же – проблема заполучить столик! Часто ли я слышал подобную фразу от своих друзей в Джорджтауне?

Мордехай улыбнулся:

– Как тебя зовут?

Я заметил, что, обращаясь к человеку, он всегда стремился узнать его имя. Похоже, бродяги были для Грина не жертвами судьбы, а родственными душами. Мордехай любил их.

«Интересно, – подумал я, – как человек превращается в бродягу? Что за поломка произошла в огромном механизме социальной помощи, из-за которой граждане Америки становятся нищими и ночуют под мостами?»

– Драно, – сказал бродяга и сунул в рот выловленный из моего супа кусочек моркови, покрупнее выбрал.

– Драно? – удивился Мордехай.

– Драно.

– А фамилия?

– Отсутствует. Для этого я слишком беден.

– Кто тебя так назвал?

– Мамочка.

– А сколько тебе было тогда лет?

– Около пяти.

– Но почему Драно?

– У нее был ребенок, который вечно орал и не давал нам спать. Ну и однажды я накормил его «Драно»[8], – разъяснил бродяга, помешивая ложкой в моей тарелке.

Я не поверил ни единому слову из этой хорошо отрепетированной и умело поданной истории. Зато ее завороженно слушали окружающие. Драно наслаждался всеобщим вниманием.

– Что же было дальше? – невозмутимо спросил Мордехай.

– Ребенок помер.

– Но это был твой брат!

– Нет. Сестричка.

– Значит, ты убил собственную сестру?

– Зато потом мы спокойно спали по ночам.

Мордехай подмигнул мне, давая понять, что наслышался подобных баек предостаточно.

– Где ты живешь, Драно? – полюбопытствовал я.

– В Вашингтоне.

– Где твой дом? – уточнил Мордехай.

– Здесь, там… Много богатых дамочек, которым нравится мое общество.

Соседи Драно не выдержали: один фыркнул, другой заржал.

– А куда приходит твоя корреспонденция? – продолжил беседу Грин.

– На почту.

Было очевидно, что за словом в карман Драно не лезет. Мы оставили его в покое.

Приготовив для добровольцев кофе, мисс Долли выключила плиту. Бродяги принялись устраиваться на ночь.

Мы сидели у стола, пили кофе и смотрели, как люди в полутьме сворачиваются калачиками на полу.

– Вы долго намерены пробыть здесь? – осведомился я.

– Трудно сказать. – Мордехай пожал плечами. – Сейчас тут около двухсот человек. Как правило, всегда что-нибудь да случается. Священник хотел, чтобы я остался.

– На всю ночь?