– Но я не знаю как! Я не умею! – пробует защититься Ясмина.

– Нура, пойдешь? Позаботишься?

– Ну, конечно, папочка! – соглашается сестра, гордо выпирая худую грудь.

– У тебя, по крайней мере, есть характер!

Мужчина терпимо относится только к средней дочери, которую в других условиях можно было бы назвать его любимицей. Но тут, в бедных индусских трущобах это вряд ли дает ей шанс выжить.

– Рабия, со мной! – резко обращается он к младшей, вообще на нее не глядя. – Может, наконец-то на что-нибудь сгодишься.

Он хватает ее за маленькую ручку и тянет за собой.

Стоящие на пороге две худышки в грязных потертых платьях неуверенно осматриваются и видят, как их отец неожиданно нежно что-то шепчет их сестре на ухо, потом берет ее на руки, чего никогда не бывало, и удаляется от дома. Еще минуту они видят, как те вместе садятся в красную запыленную двуколку. Малышка с улыбкой машет им на прощанье.

Они входят в барак, который состоит из одной комнаты с брошенными на землю грязными матрасами. Пара горшков под стеной, где также расположено небольшое, холодное сейчас кострище. Вместо стола у них циновка неизвестно какого цвета, потому что остатки еды и приносимая на босых ногах грязь въелись в нее и покрыли толстым слоем. Из глубины помещения доносится тихий стон. Дочери бросаются на помощь к матери, но вообще не имеют понятия, что нужно делать.

– Пить! – слышат они тихий шепот.

Когда женщина вытягивает болезненно худую руку из-под толстого пледа, оттуда распространяется смрад гнили. Девочки пятятся, стараясь от этого страшного смрада убежать.

– Мама, что тебе? – не выдерживает Ясмина.

– Что-то я не могу родить этого ребенка, – признается женщина, глотая несколько капель желтой воды из металлической кружки.

– Папа пошел за акушеркой, – уверяет Нура, а глаза ее полны слез. – Сейчас с ней вернется.

– Не думаю, мои любимые. Послушайте! – она хочет дать им последние советы. – Вы должны рассчитывать только на себя.

Она старается поднять голову, но та падает безвольно на подушки.

– Не знаю, не лучше ли было бы вам жить на улице. Нужно уехать в большой город. Может, даже в Ананд. Здесь вас ждет гибель…

Она замолкает, дышит с трудом, закрывает глаза и выглядит так, словно потеряла сознание. Беспомощные девочки сидят вдвоем тихонько, как зайцы, у ее подстилки. Они не чувствуют течения времени, только все больший ужас и голод.

– И что же вы сделали за это время? – отец открывает дверь из жести, заливая темный барак снопом света. – Как вы о матери заботитесь?!

Он кричит, хватая каждую за спутанные, склеившиеся от грязи волосы, и отбрасывает за себя, как мусор.

– Даже на это не способны!

Он замахивается ногой, стараясь им дать пинка, но девочки быстрее выбегают наружу. Они слышат еще проклятия и хрип мужчины, который поминутно сплевывает зеленую мокроту, скопившуюся в его легких.

– Госпожа акушерка! Госпожа акушерка пришла! – просто пищат от радости дети, натолкнувшись на толстую, одетую в традиционную одежду женщину.

– Я же говорила, что папа не даст маме умереть?! – сообщает Нура довольно.

– Где Рабия, наша сестричка?

Ясмина хватает женщину за полы жесткого сари и нетерпеливо тянет, желая обратить ее внимание на свои слова. Та, однако, вместо ответа пожимает плечами и пренебрежительно машет рукой. Она отряхивает одежду и гордо входит в смердящий барак.

– Папа, где Рабия? – спрашивает старшая сестра со страхом в голосе. – Ведь она никогда одна никуда не ходила.

У девочки от беспокойства дрожит сердце, ее охватывает плохое предчувствие.

– Кто-то же должен работать за услуги акушерки, – бешеный отец, о чудо, отвечает. – Если ваша мать не может сама родить, это уж она виновата…

Он замолкает – и так много сказал, – поворачивается спиной и уходит из своего дома на свалке.

Ясмина чувствует огромную жалость: она уже знает, что сестры больше никогда не увидит.

Через пять лет после того случая во дворце принцессы в Вади-Ханифа по-прежнему ее сердце разрывается от боли. Одна большая слеза стекает из уголка глаза, и спящая девушка вытирает ее автоматически. Она тяжело вздыхает.

– Идите-ка сюда!

Через пару длящихся, как вечность, часов девочки слышат крик акушерки, доносящийся из глубины дома и в беспокойстве врываются в барак.

– Вы должны вынести это далеко.

Акушерка вручает Нуре маленький сверток из грязного порванного и окровавленного полотенца, а та с испугом принимает пакет, неуверенно глядя на сестру.

– В конце концов, можете даже выбросить за домом, ведь вокруг вас свалка, – говорит она с презрением. – Ну, шевелитесь!

Она кричит, потому что соплячки замерли и не в состоянии сделать и шага.

– Я это возьму.

Ясмина выручает младшую сестру, смотрит в заплаканные глаза матери, находящейся в полусознательном состоянии, и идет вперед.

Нура идет за ней шаг в шаг. Ловко и искусно взбираются они узкой протоптанной дорожкой за домом, чтобы все же не оставить это «что-то» слишком близко от места, где они живут.

– Ой! Ах! – разом кричат они, потому что, когда уже находят достаточно глубокое место среди сгнившего, смердящего мусора и собираются бросить в него сверток, пакет начинает шевелиться. Ясмина дрожит и держит его в вытянутых руках.

– Что делать? – спрашивает она младшую сестру.

– Я не знаю! – выкрикивает та и смотрит на грязную тряпку вытаращенными от ужаса глазами.

– Подожди, посмотрим, что там.

Ясмина не столько из любопытства, сколько для того, чтобы убедиться и подтвердить свои опасения, кладет узелок на землю и осторожно отворачивает край тряпки.

– Я не хочу знать! Оставь это, оставь!

Нура машет руками, но уже слишком поздно.

Перед их глазами – маленький человечек, еще весь вымазанный кровью и покрытый слизью, но – о чудо! – живой. Новорожденный ребенок кривит рожицу и тихонько попискивает.

– Это девочка, – шепчет Ясмина.

– Но она ведь еще живая!

Нура стоит за сестрой и от ужаса писает под себя. Моча стекает по ее худым ногам и разбрызгивается на грязной, покрытой отбросами земле.

– Может, кто-нибудь бы ее взял? – спрашивает она глупо, хотя не раз и не два слышала скандалы между родителями, когда отец проклинал мать за то, что та производит на свет одних девочек. Неоднократно даже ее за это бил. Но дочери до сих пор никогда не были посвящены в подробности. Как избавлялись от ребенка, их вообще это не интересовало. Сейчас это бремя легло на их молодые худые плечи, и они не в состоянии с ним справиться.

– Ты сдурела!

Ясмина не представляет, как они будут ходить от дома к дому, предлагая ребенка таким же, как они, убогим соседям.

– Хочешь отправиться в тюрьму?! – пугает она сестру еще сильнее.

– Но ведь…

Нура растеряна.

– Думаешь, что тех папа тоже здесь выбросил? Это значит, что мы, девочки, ничего не стоим, потому что он ведь все может продать! – приходит она к единственно правильному выводу.

– Сколько наших сестер здесь лежит? – задает себе вопрос старшая и более умная Ясмина. – Хорошо, время возвращаться, потому что иначе он сдерет с нас шкуру.

Она плотно заворачивает в грязную тряпку новорожденную, которая вертится все сильнее, в конце закрывает ей лицо и с размаху бросает узелок в ближайшее углубление, полное окаменевшего дерьма и гниющих отходов. Она вся просто содрогается от силы этого размаха, который становится окончательным приговором для ее новорожденной сестры.

Сегодня в Эр-Рияде, как и тогда, она свивается в клубок, хватаясь обеими руками за живот. Во сне она переворачивается на бок и лежит в позе эмбриона, закрывая ладонями свое красивое грустное лицо. Кошмар исчез, но все ее воображение занимает картина большой, как город, свалки. «Рабия! – кричит она мысленно. – Рабия! Где ты?!»

– Рабия! Сестричка! – шепчет она, а потом падает в темноту. Саудовское солнце бросает все более длинные тени на нее.