До темноты еще оставалось время, но, учитывая, что люди устали, замерзли и проголодались, мы решили остановиться на постой.

Лошадьми заполнили всю конюшню, пленных поместили в подвал.

Мы заполнили трапезную до отказа и съели все, что было приготовлено на кухне. Хозяин был рад наплыву постояльцев, как же – зимой народу всегда меньше останавливается, чем летом.

Я расплатился за еду и ночлег. Разместились в трех небольших комнатушках. Помогли стрельцам занести в комнату тяжеленные сундуки. Я со своим десятком занял две комнаты. Мне и Федору уступили постели, остальные спали на полу – люди рады были и такому: все не на морозе в лесу. Усталость и тепло от топившихся печей сделали свое дело – не успев толком раздеться, ратники повалились на пол и заснули.

Проснулись утром поздно, уж солнце вставало. Первым делом – умыться и за стол.

Хозяин, видимо, всю ночь не сомкнул глаз вместе с поварами, соображая, чем накормить такую ораву, и заодно предвкушая неплохой заработок. И не зря старался – от жареных поросят и гусей остались только начисто обглоданные кости. Когда-то еще доведется так плотно поесть? Вот и набивали мужики желудки впрок.

Лошади тоже были накормлены и отдохнули за ночь. Четверых стрельцов оставил Прохор на постоялом дворе, чему те и рады были: в тепле сидеть – это не по морозу с обозом тащиться.

Через два дня мы подъезжали к Вологде. Хотелось подстегнуть коня, промчаться вихрем оставшиеся версты, лихо взлететь на порог, обнять жену и сына. Но! Приходилось тащиться с обозом до конца.

Мы подъехали к городским воротам. Вышедший навстречу остановившемуся обозу старший стражи пытался прояснить вопрос с мытом, но, увидев погибшего ратника, сваленное оружие, сундуки с печатями и услышав мои объяснения, все понял и отступил в сторону.

Въехав в город, мы сразу направились к хранилищу – одному из двух главных государевых запасов. Второе находилось в Белозере, расположенном на берегу живописного озера Белое, у истоков Шексны. Суровые природные условия были естественным препятствием при набегах степных кочевников. В самой Москве государь больших ценностей не держал. Москва многократно горела, осаждалась врагами, начиная с татар и заканчивая наполеоновскими войсками в далеком будущем.

Обоз остановился у знакомого мне здания, перед окованными железом воротами.

На стук Прохора в маленькое оконце в двери выглянул усатый страж. Борода у него тоже имелась, но усы! Они меня поразили – таких роскошных, больших и ухоженных усов мне раньше встречать не доводилось.

– По какому делу?

– Из Казенного приказа, в хранилище – с ценно– стями.

В окне показался левый ус и глаз, затем правый ус – стражник оглядывал телеги и людей, собравшихся у двери.

– Подожди.

Усач закрыл оконце. Вскоре сбоку открылась дверца, и вышел служивый в сером охабне с меховым воротником.

– Бумаги давай.

Прохор растерялся:

– Какие?

– Ты что, в первый раз?

– На обоз нападение было, едва от разбойников отбились, вот боярин, спасибо ему, помог. Почти все стрельцы на дороге полегли, старшего охраны убили, казначей тоже погиб, – наверное, бумаги у него были.

– Не можно без бумаг груз принять.

– Да ты что, ополоумел? Куды мне сундуки с золотом девать? Я из стрельцов один с обозом. Это все – холопы боярские. Вон, смотри, те двое – ранены, на конях еле держатся. А ты… – У Прохора от недоумения и возмущения сорвался голос.

– А мне все едино.

Я не выдержал, схватил служивого за грудки.

– Слушай, ты, крыса! С тобой я, боярин Михайлов, воевода государев, говорю. Хотя ты этого и не стоишь. Зови дьяка или подьячего.

– Руки убери, я на службе.

– Я тоже на службе. Еще слово скажешь, велю плетей всыпать!

Служивый скосил глаза в сторону, где Федька демонстративно похлопывал плеткой по голенищу сапога. При этом он плотоядно щерился.

Похоже, он поверил в мою угрозу.

– Отпусти.

Я отпустил охабень. Служивый оправил одежду и юркнул в дверь. Зажрались они тут, на спокойной службе.

Дверь снова громыхнула, вышел дьяк.

– Это кто тут грозится плетей дать государеву человеку?

– Я, боярин Михайлов, жилец вологодский и воевода государев.

Слово «государев» я выделил голосом.

– И что хочешь?

– Обоз золотой из Москвы привели. Выехал-то обоз под охраной стрельцов, да после Ярославля разбойники напали, почти всех стрельцов и казначея живота лишили. Мои люди помогли разбойников побить да золото до хранилища доставить. А теперь твой уперся – без бумаг, дескать, не приму.

Дьяк задумался.

– А бумаги где?

Вмешался Прохор:

– Думаю, при казначее остались, да убит он. В двух днях пути отсюда лежит.

– Ну что же, сейчас золото сочтем при видаках да опись составим. Один список у нас останется, другой тебе отдадим. Ты же в приказе отчитаться должон.

– Разумно.

Мы с Прохором переглянулись и согласно кивнули.

Сани въехали во двор.

– Федор, езжай с десятком домой, доставь тело Андрея, о раненых позаботься да баню готовь пока.

Я же с Прохором вошел во двор. Дюжие молчаливые мужики легко подняли сундуки и понесли их в комнату. Прохор и я вошли следом.

Дьяк и служивый в охабне были уже там. Дьяк осмотрел сундуки и сургучные печати на них.

– Печати Казенного приказа целы, так и запиши.

Служивый стал записывать.

– Открываем первый сундук.

Дьяк снял с пояса связку ключей, отпер замок. Занятно! У Прохора ключей не было. Подозреваю, что и у убитого казначея их не было тоже.

Долго пересчитывали монеты: отдельно серебряные, отдельно – золотые. Записали. Вскрыли второй сундук. Тут дело пошло побыстрее, так как он был с чашами, подносами, кубками. Все – из злата-серебра да с каменьями драгоценными. Но для счета удобно, предметы крупные. Сосчитали, записали на бумаге. Дьяк и служивый подписали, приложились пером и мы с Прохором. Служивый сыпанул щедро песочка на бумагу – вместо промокашки, сдул, протянул Прохору. Стрелецкий десятник свернул документ в трубочку, сунул за пазуху.

– Фу, доставил! Как камень с шеи свалился.

Мы пошли к выходу. Дьяк взял меня за локоть.

– Слышал о тебе, боярин Михайлов. Говорили – смел, удачлив и крут. Убедился сам. Ну что же, рад знакомству.

И протянул мне руку.

– Фрол Артемьев я.

– Со знакомством, значит.

Всех вологодских бояр и многих служивых людей я в Вологде знал, но с Фролом раньше не пересекался. Он в хранилище своем сидит, а я больше на воздухе – то в поместье своем, то в походе. В принципе – мужик разумный, выход из положения нашел быстро, с таким приятно иметь дело.

За воротами меня ожидал один из моей десятки. Он держал под уздцы коней – моего и Прохора.

– Ну что, боярин, будем прощаться?

– Зачем прощаться? Вечер скоро, обратно утром поедешь. Сейчас ко мне: в баньку сходим, попируем; переночуешь, а уж завтра – в обратную дорогу.

– Приглашаешь, значит? Не против я. Видел я тебя в деле, боярин, – бились вместе, и за столом с тобой чарку выпить да хлеб преломить за честь почту.

Мы вскочили на коней и через пять минут уже были дома. Банька была уже готова: все-таки ценности считали долго, думаю – часа два с лишком.

Я обнял жену и Василия:

– Видите, все нормально, я дома.

Дворня уже суетилась, готовя на стол. Мы же с Федором и Прохором отправились в баню. Остальные холопы из вернувшейся десятки пойдут во вторую очередь – не по чину им в первую.

Попарились знатно, смыли грязь, обмылись. А в предбаннике уже исподнее чистое лежит. Прохора тоже не обделили. Посидели немного, попили кваску – да и в трапезную. Стол от угощения ломился, как на пиру. И в самом-то деле – боярин, отец семейства вернулся.

Поскольку мужики проголодались, накинулись сразу на мясо. И только когда утолили первый голод, тосты затейливые говорить стали, вспоминать подробности нападения татей. Из-за стола едва вышли уже за полночь, погрузнев от еды и выпивки. Я рухнул в постель и отрубился начисто.