Кроме того: если бы даже она сумела самостоятельно выбраться за пределы огненного кольца, всё равно не смогла бы стать королевой. Приобретение королевства, пусть даже такого неуютного и малолюдного, как Исландия, дело дорогостоящее. Да что там королевство; один только замок чего стоил: восемьдесят шесть башен, три больших палаты и огромный мраморный зал. Да и домашний театр недёшево обходился: 'весь королевский двор встречал гостей в день сватовства'. А ведь ещё имелись повара, слуги, служанки, охрана - пятьсот исландских бойцов с саблями наголо... Где взять на это средства? Один был не щедрым, а мстительным, и сокровищ внутрь кольца не помещал. Так что дева, выйдя за пределы кольца, в прямом и переносном смыслах была бы ободранной и голой: в руках - ничего, на теле - ожоги да разодранная мечом кольчуга. Перспектив стать королевой - практически никаких. Не будем забывать: 'Песнь о нибелунгах', как то точно знают учёные исследователи, отражает не сказочный, а вполне реальный мир западноевропейского светского общества. А в том мире, как и в мире современного бомонда, королев и принцесс определяли не по горошинам под ними, а по бриллиантам на них. И наилучшее подтверждение этой истины - нескрываемо меркантильная направленность матримониальных устремлений королевича Зигфрида и короля Гунтера. В самом деле: вряд ли Гунтер загорелся бы желанием жениться на тяжёлой характером могучей непобедимой Брюнхильде, если бы не могучая непобедимая надежда получить в качестве довеска к ней огромные богатства.

Итак, покинутая Зигфридом дева смогла найти для себя место под северным солнцем более высокое и тёплое, чем раньше. Затем она (благодаря рекламе о наличии у неё больших подъёмных средств) возбудила в душе у Гунтера высокое чувство горячей заочной любви. А где она могла такие средства найти? Только в пещере дракона!

Очевидно, там, кроме двух, словно нарочно выставленных на показ сундуков, обнаруженных (во тьме!) торопившимся убраться восвояси героем, могли (и даже должны были) находиться и другие, потайные сундучата, содержавшие в себе всё самое дорогое и ценное. Уж их-то хитрый карлик постарался спрятать с максимальной надёжностью. А уж потом, когда отшельник, от скуки, безделья, неутолимой злобы и жажды острых ощущений в качестве основного рабочего инструмента стал использовать не руки, а зубы, он из карлика начал превращаться в дракона.

А что делала оставшаяся в одиночестве дева? Разумеется, занялась поисками сокровищ. И, судя по всему, нашла. А это означает: она знала, где искать. Что, в свою очередь, означает: она оказалась в пещере не случайно, но постоянно там жила, постоянно общалась с Фафниром. По редким, но весьма внимательным и настороженным взглядам Фафнира на те или иные закоулки и потайные ходы пещеры она догадалась о расположении тайников. Других признаков наверняка не было, да и быть не могло; планы и наружные пометки Фафниру не были нужны, а возможные следы раскопок спрятала многовековая пыль.

Но для того, чтобы иметь право так утверждать, нужно иметь подтверждения, что королева Брюнхильда и дева Сигрдрива - одна и та же валькирия. Что ж; таких подтверждений в тексте 'Песни' вполне достаточно. Вкратце:

-Мы уже отмечали, что Зигфриду очень не хотелось, чтобы Гунтер женился на Брюнхильде. Ещё больше ему не хотелось сопровождать к ней Гунтера. Лишь за весьма высокую оплату своих услуг (по сути, за право претендовать на трон бургундского королевства в случае смерти своего лучшего друга) решился Зигфрид на участие в этой авантюре. Понятно, чего он опасался: чтобы Гунтер не разгадал тайну его некоролевского происхождения. Но наверняка ещё больше он опасался мести со стороны валькирии. И ведь - не ошибся!

-'Нидерландский королевич' не просто 'слышал кое-что' об исландской королеве, но и знал её в лицо. Когда свадебная ладья всего лишь подплывала к Изенштейну, стольному городу Исландии, Зигфрид, по просьбе Гунтера, издали и сразу же опознал Брюнхильду среди множества женских лиц, выглядывавших из многочисленных окошек дворца. Как он это сделал? Опознал по фотографии? Посещал её сайт в Интернете?

- Зигфрид, смирив свою бескрайнюю гордыню, настоял перед Гунтером на том, что во время их пребывания в Исландии будет изображать из себя его слугу. Что это, как не попытка быть не узнанным, а ещё лучше - не замеченным Брюнхильдой? Что, как не расчёт на то, что невеста, тем паче - королева, в первую очередь будет разглядывать впервые увиденного ею жениха, во вторую - членов его рыцарской свиты, а на лицо покорно склонившегося слуги и не взглянет?

-Тем не менее Брюнхильда сразу же опознала Зигфрида из четырёх представленных ей мужчин. А перед моментом очной ставки она гневно сказала своим слугам: 'Коль Зигфрид приехал сюда, надеясь вступить со мной в брак, то ему придётся поплатиться головой за этот безумный поступок'.

О чём ещё может свидетельствовать эта фраза, как не о давней личной обиде?

И всё же нужно признать, что против этих доводов имеется два веских контрдовода.

Первый из них: сватовство Гунтера, в конце концов, закончилось удачно, и Брюнхильда, на той же ладье и в той же компании, отправилась в Бургундию. При этом никаких инцидентов между нею и Зигфридом, несмотря на длительность продвижения примитивной, безмоторной ладьи против быстрого течения Рейна, не происходило: 'никто не скучал, пока длилось это путешествие'. Правда, с полупути Зигфрид покинул ладью, но это - только для того, чтобы сообщить бургундцам радостную весть о необходимости готовиться к свадьбе. (А может быть, для того, чтобы иметь возможность не поддаться уговорам Гунтера навестить и, само собою разумеется, привезти на свадьбы (собственную и сюзерена) своих любимых нидерландских родителей?)

Второй: Брюнхильда оказалась вовсе не такой хитрюгой и жадиной, как, по итогам предыдущих рассуждений, могло нам показаться. Так, она безвозмездно и бесплатно передала бразды правления над своим королевством дяде. А с собою взяла лишь десятка два ларцев с казною и прочим добром; да и то - лишь для того, чтобы одарить этими богатствами своих новых подданных.

Правда, по приезду, за свадебными хлопотами, она забыла о своём обещании. А затем - и о томившей её жажде благотворительности. Не повезло бургундцам: память у новой королевы оказалась девичьей...

Зато приглашённым на свадьбу гостям понравилось, что Гунтер женился на вредной богатой красавице, а не на доброй нищей уродине. В течение дня, наступившего после первой брачной ночи молодых, им было приятно: пили, ели, тихонько шушукались и громко веселились, глядя на мрачную физиономию измятого и потрёпанного жениха.

Ещё бы не быть ему мрачным и недоумевающим! При первой же попытке исполнить супружеский долг он попал в страстные и удивительно сильные объятия невесты. Настолько сильные... настолько крепкие... словно обнимала его не женщина, а нечто типа осьминога, обкрутившего вокруг него свои мощные щупальца-хоботы. Скрутила его Брюнхильда этими объятиями в придушенный комок, да и подвесила в таком виде на крюк в потолке. Всю ночь мучился там бедолага от боли и чувств беспомощности, злости и стыда; лишь под утро сняла его с крюка коварная невеста. Но зато днём она выглядела счастливой и довольной; и даже сделалась заметно красивше.

Делать нечего; пришлось королю прибегнуть к помощи и содействию могучего Зигфрида. Во вторую ночь в кромешную тьму королевской спальни вошёл он. Сразу же на постели завязалась напряжённая борьба. Под её шум в спальню (очевидно, под кровать - где ещё там прятаться) тихонько прополз законный муж. К утру, так и не сумев справиться с неопознанным мужчиной (женщины, в отличие от потусторонних духов, в темноте не видят), Брюнхильда, окончательно ослабев, признала своё поражение. После чего Зигфрид незаметно(?) удалился, а Гунтер, так же незаметно выползший из-под кровати, наконец-то получил от супруги ему полагавшееся.

В итоге после второй брачной ночи гостям находиться в пиршественном зале было полезно: счастливый Гунтер раздал им большую часть государственной казны (за вычетом того, что досталось Зигфриду).