Тем временем наступила темнота, лодку все сильней и сильней стало швырять из стороны в сторону, вода то и дело стала захлестывать за борт и всем, за исключением Эриксена, пришлось приняться за откачивание. Капитан Делонг тщетно пытался через рупор переговариваться с товарищами: ответа не было.

Только за полночь океан стал понемногу успокаиваться, и, казалось, всем можно было вздохнуть спокойно.

— Двое по очереди будут спать, — сказал Делонг, — иначе на утро ни у кого не хватит сил. Нор и Нидерманн, я приказываю вам отдохнуть.

Слова Делонга были прерваны внезапно раздавшимся криком. Он пронесся вдруг по затихшему океану жуткий и явственный.

— Что это? — проговорил побледневший доктор.

Все замерли, прислушиваясь.

— Погибаем! — четко пронеслось еще раз над водой, и все смолкло.

Бледные смотрели друг на друга матросы, — этот страшный крик мог нестись только с одной из лодок — Чипп или Мельвиль?

Кто погиб в океане, кого они не досчитаются на берегу? И как подать помощь, как подать ее с лодки, на которой паруса бессильно шлепали по мачте и измученные люди по колено в воде откачивали ее? Однако капитан несколько раз отчаянно звал в рупор, ему вторили и остальные матросы, перегибаясь через лодку, вглядываясь в темноту.

Полное молчание… Казалось, что ужасный крик только почудился им, явился лишь плодом их расстроенного воображения.

На утро на дне лодки, рядом с Эриксеном, прижимаясь к нему, лежал Ах-Сам. Простудился ли он в течение последней ужасной ночи или бедная его голова не выдержала пережитого? Но он лежал слабый, с блуждающим взором, с неясными бессмысленными словами, вылетавшими с его запекшихся губ.

Но вдали, среди океана, как единственная и последняя надежда погибающих, вырисовывались очертания столь желанной, спасительной земли. Наконец-то берега Сибири… последняя возможность спасения. Нигде, ни на севере, ни на востоке, ни на западе не видно лодок. Где Мельвиль, где Чипп? Кто из них погиб? Этот ужасный вопрос раздирает сердца матросов, в то время как они через береговой лед, промерзшие, голодные, разбитые, тащат на землю лодки, сани, провиант и молча и покорно лежащих больных, быть может, умирающих товарищей.

Река Лена, хотя многоводная и глубокая, мало исследована. Она протекает по пустынной тундре и тайге и на много месяцев бывает скована ледяным покровом. Она впадает в малодоступное для плавания Северное полярное море. Летом китоловы и промышленники строят у ее устья хижины, где и проводят лето; с наступлением холодной погоды они покидают свои временные жилища и уходят на зимовку на юг. Устье реки мрачно и пустынно; животная жизнь почти замирает: изредка в начале зимы кое-где попадаются куропатки и олени, но человека на много верст кругом даже в начале октября уже трудно найти.

Здесь-то, в одной из этих пустых хижин, приютились 14 человек, оставшихся от экипажа «Жанетты». О товарищах никаких сведений. — удалось ли кому-нибудь, Чиппу или Мельвилю с командами, благополучно пройти через бурю, разыгравшуюся в океане, или?.. Да! Последнее предположение о гибели обеих лодок — самое ужасное и вместе с тем самое вероятное.

Эриксену день ото дня делалось все хуже и хуже. Доктору Амблеру пришлось отнять ему пальцы на отмороженных ногах. Он стал совершенно неподвижен, но на лице его играл лихорадочный румянец. Изредка капитан Делонг слышал, как он начинал о чем-то сам с собой разговаривать и улыбаться болезненной, но радостной улыбкой.

— Ну как вы себя чувствуете, Эриксен? — спрашивал капитан.

Эриксен глядел на капитана несколько мгновений молча, наморщив лоб, как бы стараясь собрать разбегающиеся мысли. В нем уже нельзя узнать прежнего веселого и беззаботного юношу: лицо его обросло бородой, черты обострились.

— Мы на земле, капитан?

— На земле, Эриксен.

— В Сибири или…

— Что или?

— Я подумал, капитан, что мы уже дома, в Сан-Франциско, вероятно, я ошибаюсь… Мы только… завтра будем дома, да, капитан, завтра?

По всегда спокойному лицу капитана текут слезы.

— Да, Эриксен, завтра, — и он быстро отходит от больного.

В сущности из всего отряда только четверо чувствовали себя сравнительно здоровыми: это были доктор, капитан. Нидерманн и Норос. Доктор, казавшийся таким хрупким благодаря своему маленькому росту, поражал всех своей энергией. Он не только ухаживал за больными, но даже находил в себе силы шутить с ними.

Вечером в хижине, когда в ней зажигали костер, утомленным людям казалось, что они охотно остались бы здесь навсегда, греясь у его теплого пламени.

Прошло 115 дней со дня гибели «Жанетты». Все было истощено — провиант и силы. Из собак один только Тоби, исхудавший, как скелет, и давно некормленый, оставался при команде. Делонг с грустью глядел на скулящего пса. Судьба его была предрешена. Пищи всего оставалось на три дня, и рано или поздно придется выпустить заряд в его лохматую голову, чтобы поддержать угасающую жизнь людей его жестким мясом.

Яркое солнце освещало мертвую, снежную природу. Стоянка отряда в хижине длилась уже целых два дня. Капитан Делонг сознавал, что каждый миг промедления мог оказаться гибельным для него и товарищей, но вместе с тем дальнейший путь был почти невозможен. Эриксена и Ах-Сама, самых тяжелых больных, надо было нести на руках. А у кого из команды хватило бы на это сил? Надежда на то, что кому-нибудь из матросов посчастливится на охоте, оказалась тщетной: какой бы то ни было дичи не было и следа.

На третье утро Делонг вышел из хижины с озабоченным и мрачным выражением лица. Нидерманн шел вслед за ним.

— Я вас слушаю, капитан.

— Вы отдаете себе отчет в нашем положении? — спросил Делонг, не глядя на матроса.

— Да, капитан, просто ответил тот.

— Эриксен очень плох, я потерял всякую надежду на улучшение, мне кажется невозможным переносить больного дальше.

— Ах-Сам тоже не в себе, — сказал Нидерманн.

— Да, да, и Ax-Сам, да и не он один, а, однако, у нас нет ничего, решительно ничего, чем бы мы могли поддержать свои силы. Охота? Но вот уже много дней, как она оказывается тщетной. Вы, Нидерманн, здоровее других.

— Да, капитан, я и Норос, мы сколочены довольно крепко, хотя мальчишка и сдал немного за последнее время.

— По моим расчетам, — продолжал капитан, — в 35 верстах отсюда находится местечко Куман-Сурка: там должны быть люди. Вы можете сделать это путешествие и возвратиться к нам через четыре дня. Чувствуете ли вы себя в силах?

— Терять нечего, капитан, я возьму с собой Нороса.

— Едва лишь вы найдете людей, возвращайтесь как можно скорей и принесите нам столько мяса, чтобы мы могли не голодать больше. А мы тем временем будем по мере сил подвигаться за вами вслед.

Затем он помолчал, тревожно взглядывая на матроса.

— Вы знаете, Нидерманн, — продолжал он, как-будто стыдясь собственных слов, — нам нечего есть, и я решительно ничего не могу дать вам на дорогу…

— Я это знаю. У нас есть два фунта собачьего мяса, и при некоторой экономии нам хватит этого на три дня, а там…

Нидерманн беспечно махнул рукой. И в самом деле! Чего могли страшиться эти люди? Ведь хуже того, что они пережили, могла быть только смерть, а к ней они давно уже были готовы.

При виде этой героической простоты матроса лицо капитана исказилось страданием. Каких усилий стоило ему скрывать перед товарищами свое отчаяние. Каких усилий стоило ему быть всегда бодрым и веселым ради того, чтоб поддержать других.

— Ах, Нидерманн, — вырвалось у него со стоном. Еще минута… и, может быть, он бы высказал Нидерманну всю свою тоску, но в это время доктор Амблер торопливо вышел из палатки. Он дрожал всем своим маленьким телом и был бледен.

— Умирает! — сказал он.

Нидерманн и Делонг бросились в палатку. Бедный Эриксен лежал вытянувшись в своем меховом мешке. У ног его Ax-Сам безучастно глядел по сторонам, бормоча что-то себе под нос.

Кругом, молча, стояли остальные матросы. Бедному Эриксену только во сне удалось увидать родину. Многим ли из его товарищей посчастливится увидать ее в действительности?