Записка отправилась туда, где ей было самое место – в помойное ведро, а Ванзаров нарочно встал на час раньше, чтобы наверняка не оказаться дома, когда явится дорогой гость. Быстро одевшись в чистую сорочку и обычный гражданский костюм, он накинул пальто и запер дверь.

На лестнице слышались уверенные быстрые шаги. Эти шаги Ванзаров узнал бы из тысячи. Брат решил подстраховаться – видно, матушка опять оплакивала младшего – и коварно приехал раньше. Слушать с утра нравоучения хуже дурного обеда. Путь к отступлению был отрезан. Сверху чердак, снизу наступает враг. Оставался единственный шанс. На лестничной клетке виднелась узкая ниша, как будто строители немного не рассчитали размеры квартиры. Прятаться в ней – глупость полная, особенно если Борис его найдет. Но право делать глупости – это его исконное право. Ванзаров, не тратя более ни секунды, втиснулся в нишу, вжавшись спиной в кирпич. Носки ботинок предательски торчали, пришлось развести их в стороны. Поза была – глупее не придумаешь. Будто любовник прячется за шторой. Ванзарову стало стыдно. Он покраснел, но дыхание придержал.

Борис уверенно двигался к цели. Дернув ручку, он нашел, что дверь заперта и не ждет его брат с распахнутыми объятиями. Хотя чего еще ожидать от подобного субъекта. Борис дернул звонок, подождал, дернул еще раз. Потом еще. С таким же успехом можно было трезвонить до вечера. Сомнений не осталось: младший брат не спит, не пьет чай, не оглох, не выпрыгнул из окна, что было не самым худшим его поступком, а нагло и беспардонно пренебрег распоряжением быть на месте и попросту исчез. Где теперь его искать? Борис был крайне, крайне опечален таким обстоятельством. К череде нелестных характеристик Родиона Георгиевича было добавлено: «пренебрегает желанием старших», после чего Борис Георгиевич счел, что для перспективного дипломата невозможно более оставаться в этом негостеприимном доме. Он нахмурился и, не глядя по сторонам, пошел по лестнице.

Ванзаров мог выдохнуть. Урок оказался полезным: в полутемном помещении можно слиться с окружающим пространством, не применяя особых хитростей. Достаточно не попадать в поле зрения, держаться неподвижно на уровне стены, а черный костюм гарантирует полный успех. Маленький факт в копилку знаний о человеческом поведении. Какое-нибудь необъяснимое, загадочное преступление, почти фокус, на самом деле использует простые, если не примитивные законы человеческого восприятия, психологии, так нелюбимой Лебедевым. Чтобы понять этот фокус, надо всего лишь иметь открытые глаза и практический опыт. Ответы на самые сложные вопросы чаще всего находятся на виду, потому так трудно их заметить.

Размышляя об этих и тому подобных историях, Ванзаров торопился на службу в Управление сыскной полиции. От квартиры, которую он снимал на Садовой улице, до здания на углу Львиного переулка и Офицерской улицы было десять минут быстрым шагом. А Ванзаров шел чрезвычайно быстро. Чтобы предупредить дежурного чиновника: сегодня его нет и не будет ни для каких просителей. Особенно для Бориса Георгиевича Ванзарова, чиновника МИДа. Этому милому господину лучше всего сообщить: Ванзаров-младший отправлен в длительную экспедицию, ближайший месяц прячется в засаде, погиб в неравном бою с преступниками. Или что-нибудь не менее приятное.

Управление сыскной полиции занимало третий этаж здания, в котором располагался 2-й полицейский участок Казанской части, кроме того, тут располагался кабинет с управлением полицеймейстера II отделения Петербурга, особого полицейского чина в столице, который командовал десятком участков. Как и три других полицеймейстера, деливших город на четыре отделения.

В приемной сыска расположились несколько чиновников. Рабочий стол Ванзарова втиснулся между окном, шкафом, в котором хранились городские справочники и свод «Уложения о наказаниях», и картотекой. Кивнув чиновнику Ивлеву, Ванзаров сразу занялся картотечным стеллажом. Кроме антропометрического бюро, собиравшего сведения о всех преступниках России, сыск вел свой небольшой учет столичных воров и убийц.

Карточки, копившиеся три десятка лет, стояли плотными рядами. Ванзаров пробегал пальцами по заглавиям разделов, вынимал приглянувшуюся карточку, изучал, возвращал на место и принимался рыться дальше. Ивлев поглядывал за ним, пока не предложил свою помощь. Отказаться от услуг опытного сотрудника, который пришел в сыск еще юношей при великом Путилине, было неразумно.

Задвинув последний ящик, все равно бесполезный, Ванзаров описал условие задачи: двойное убийство. Без ограбления, без очевидных мотивов мести или любовного треугольника, почти наверняка не имеет отношения к сведению счетов среди преступников. Жертвы – из фабричных. Раны нанесены колюще-режущим оружием пока неясного характера. Было что-то подобное в истории петербургского сыска?

– Убиты вместе? – спросил Ивлев.

– На одном месте, но с некоторым промежутком времени, – ответил Ванзаров.

– А что за дело? У нас вроде такое не проходит…

– Это мой личный интерес, Иван Андреевич.

– Ну, раз личный… – Ивлев грузно потянулся в кресле. – Не скажу, чтоб память меня подводила, но сразу подобрать пример, боюсь, не смогу, прости, Родион Георгиевич.

– Пустяки. Когда у нас убийца последний раз одевался призраком?

– Призраком? – повторил Ивлев. – Это как же понимать?

– Скажем, убийца мог нарочно одеться в некий маскарадный костюм.

– Скрыть свою внешность?

– Вероятно.

– А каков костюм?

– Трудно сказать, нечто черное и романтичное…

– Что-то мудрено для уличного преступления…

– Вы правы, Иван Андреевич. Так что там, в анналах истории?

Ивлев смог припомнить только случай, когда в середине восьмидесятых годов лихие ребята натягивали бесовские маски и грабили купцов. Но там мотив был понятен: своих же грабили. Более примеров не нашлось.

Оставалось просмотреть сводку происшествий за сутки, которую сыск получал наравне с Отделением по охранению общественной безопасности и порядка, в просторечии – охранка, и жандармским корпусом. Сообщения были самые рядовые. Из 3-го участка Нарвской части сообщали об убитых фабричных. Расследованием занимается пристав Давыдов. Ванзаров отметил, что пристав после взбучки взялся разбираться с делом сам, что было с его стороны очень благородно.

В приемную явился посетитель. К счастью, он не имел ничего общего с отвратительным Министерством иностранных дел. Это был репортер «Петербургского листка» Федя Чушуев, писавший под псевдонимом «А. Гранд». Он притащился с утра как измученный зверь, пришедший на водопой. Для вечернего выпуска ему требовались горячие новости, публика жаждала крови и происшествий, тираж надо было держать любой ценой. К Феде привыкли, как привыкают к уличной грязи и снегу: отделаться все равно невозможно. Так лучше держать на коротком поводке, вдруг пригодится.

Однажды проникнув в сыск, Федя сумел не столько подружиться, сколько примелькаться. Каждое утро теперь начиналось с появления его небритой физиономии, от которой разило не только одеколоном. Федя витиевато приветствовал рыцарей без страха и упрека, стоящих на страже покоя граждан, рассказывал новый анекдот, иногда – политический, плюхался на стул для посетителей и умолял спасти детей, каких у него отродясь не было, от голодной смерти, подкинув парочку-другую «свежачка». «Листок» отличался тем, что публиковал новости на день раньше официальной газеты губернатора «Санкт-Петербургские ведомости». Все знали, что новости – это в «Листке». Благодаря стараниям Феди о происшествиях в городе и губернатор, и рядовой читатель узнавали одновременно. Сколько ни пытались бороться с таким возмутительным превосходством над газетой губернатора, Федя все равно торчал в сыске, а «Листок» расходился, как горячие пирожки.

Ивлев побурчал для виду, чтоб репортеришка не сильно зазнавался, и пододвинул к нему сводку, как будто случайно. Федя накинулся коршуном.

– Эх, скукота! – проговорил он, зыркая в сводку и чиркая у себя в блокноте.