Кондуктор уже понял, что это означает — ему не впервые приходилось слышать эти шаги в коридоре. Он пригнулся и посмотрел в сумрачную перспективу вагона. Там в конце, где стена круто сворачивает к купе первого класса, взгляд едва успел скользнуть по его как всегда голым плечам — только на секунду мелькнула его согнутая в три погибели, залитая обильным потом спина.
Боронь содрогнулся: Кочегар снова появился в поезде.
Впервые кондуктор столкнулся с ним лет двадцать назад. Случилось это за час до страшной катастрофы между Зничем и Ксенжими Гаями, в которой погибло более сорока человек, не считая большого числа раненых. Боронь отчётливо помнит подробности, даже номер злополучного поезда. Тогда он работал в хвостовых вагонах и, может, только потому и остался жив. Гордый своим только что полученным повышением, в одном из купе он вёз домой невесту, свою бедную Касеньку, одну из жертв крушения. Он помнит, как, беседуя с ней, вдруг ощутил странную тревогу: что-то силой влекло его в коридор. Не в силах противиться, он вышел, и тогда увидел — в проёме вагонного тамбура растворилась фигура голого великана; от его тела, облепленного сажей, залитого грязным от угольной пыли потом, исходил тяжёлый дух — в нём смешивались запах фенхеля, гарь и вонь смазки.
Боронь бросился за ним, хотел схватить, но привидение развеялось у него на глазах. Только ещё какое-то время он продолжал слышать, как по полу шлёпали босые ножищи — дух, дух, дух… дух… дух… дух…
Какой-то час спустя его поезд столкнулся со скорым, летевшим из Ксенжих Гаёв.
С тех пор Кочегар являлся ему ещё дважды, всякий раз как предвестник беды. Второй раз кондуктор заметил его за пару минут до крушения под Равой. Тогда Кочегар бежал по доске на крышах вагонов и подавал ему знаки форменной шапкой, сорванной с залитой потом головы. Он выглядел не так зловеще, как при первой встрече. Так что всё как-то обошлось без особых жертв; несколько пассажиров отделались лёгкими травмами, не погиб ни один человек.
Пять лет назад, следуя пассажирским в Бонск, Боронь увидел призрака между двумя вагонами проходившего мимо встречного товарного состава, который направлялся в Вершинец. Присев на корточки на буферах, Кочегар забавлялся цепями. Коллеги кондуктора, которым тот рассказал об увиденном, посмеялись над ним, обозвав при этом психом. Однако ближайшее будущее подтвердило его правоту: товарный, въехав на подмытый мост, рухнул в пропасть той самой ночью.
Предзнаменования Кочегара были безошибочны; где бы он ни появился, случалась неизбежная катастрофа. Трижды сбывшиеся пророчества упрочили Бороня в его убеждении, сформировав у железнодорожника твёрдую веру, связанную со зловещим призраком. Мысли о нём рождали в душе кондуктора языческое благоговение профессионала и страх, какой испытывает человек пред ликом божества злого и опасного. Он создал особый культ своего видения, сложил оригинальное истолкование его сути.
Кочегар жил в организме поезда, пропитывая собой весь его многосуставчатый костяк; невидимый, толкал поршни, потел в котле локомотива, блуждал по вагонам. Боронь повсюду ощущал его близость — непрерывное, постоянное, хотя и незримое присутствие. Кочегар дремал в душе состава, был его тайным потенциалом, который в минуты опасности, в момент недобрых предчувствий сгущался и обретал телесную форму.
Противиться ему кондуктор считал делом никчемным и даже смешным; любые возможные попытки остановить предвещаемую им беду оказались бы напрасными и наверняка безуспешными. Кочегар был само Провидение…
Очередное появление призрака в поезде, к тому же незадолго до конечной станции, привело Бороня в состояние крайнего возбуждения. В любую минуту следовало ожидать какой-то катастрофы.
Кондуктор поднялся и принялся нервно прохаживаться по коридору. Из-за одной двери до него долетел гул голосов, женский смех. Боронь приблизился и пару секунд молча смотрел в стекло. Веселье угасло.
Кто-то открыл дверь соседнего купе и выглянул в коридор.
— Пан кондуктор, далеко до станции?
— Ещё полчаса и мы у цели. Скоро конец.
В той интонации, с которой был произнесен ответ, пассажир уловил какие-то настораживающие нотки. Его глаза некоторое время внимательно изучали проводника. Боронь, многозначительно улыбаясь, двинулся дальше. Голова снова скрылась в отделении.
Какой-то мужчина из второго класса опустил одну из коридорных рам и что-то высматривал в заоконном пространстве. Смутная тревога угадывалась в его суетливых действиях. Он вернул раму на место и удалился в конец тамбура. Там пассажир пару раз затянулся сигаретой и, швырнув окурок с изжёванным мундштуком, вышел на тормозную площадку. Боронь сквозь стекло видел его силуэт, который перегибался через защитный барьер в направлении движения.
— Рельсы проверяет, — пробормотал проводник с ехидной улыбкой. — Ничего не выйдет. Беда не дремлет.
Тем временем первый пассажир вышел в коридор.
— Наш поезд уже разошёлся со скорым из Гроня? — спросил он с деланным спокойствием, завидев кондуктора.
— Ещё нет. Ждём его с минуты на минуту. Может статься, что мы разминёмся с ним на конечной станции, не исключено опоздание. Скорый, о котором вы говорите, идёт по боковой ветке.
В ту же минуту справа послышался грохот. За стеклом, оставляя за собой пышный хвост пылающих искр, пронёсся огромный контур, и за ним, быстрая как мысль, потянулась цепь чёрных коробов, расцвеченных прямоугольными вырезами. Боронь указал рукой в сторону уже промелькнувшего поезда:
— Вот и он.
Беспокойный господин с облегчённым вздохом раскрыл портсигар и протянул его проводнику:
— Закурим, пан кондуктор. Оригинальные «моэрисы».
Боронь приложил ладонь к козырьку фуражки:
— Благодарю покорно. Курю только трубку.
— Напрасно, хорошие сигареты.
Пассажир закурил свою сигарету в одиночестве и вернулся в купе.
Кондуктор с издевкой улыбнулся уходящему в спину:
— Хе, хе, хе! Почуял всё-таки! Только рано успокоился. Не говори, братец, гоп, пока не перескочишь.
Но удачный разъезд несколько встревожил его самого. Шансов попасть в катастрофу стало на один меньше.
А часы показывали уже без четверти десять — через 15 минут они должны были остановиться в Гроне, конечном пункте маршрута. Впереди уже не осталось ни одного моста, который мог бы обрушиться, а с единственным составом, с которым можно было бы столкнуться, они вполне удачно разминулись. Вероятно, следовало ожидать крушения или катастрофы на самой станции.
В любом случае прогноз Кочегара должен сбыться — он был поручителем этого, он, старший проводник Боронь.
Дело тут было уже не в людях, не в поезде и даже не в безопасности его собственной ничтожной персоны, но в непогрешимости босого призрака. Для Бороня всего важнее на свете было сохранить серьёзную репутацию Кочегара в глазах скептически настроенных коллег, утвердить его престиж в умах неверующих.
Товарищи, которым он пару раз рассказывал о таинственных визитах, относились к услышанному с иронией, истолковывая всё либо как следствие иллюзии, либо, и того хуже, как результат доброй попойки накануне. Это последнее предположение было особенно обидным: проводник никогда не брал в рот спиртного. Некоторые же считали Бороня суеверным чудаком и психом. Так что в известном смысле дело касалось его собственной чести и душевного здоровья. Кондуктор скорее предпочёл бы свернуть себе шею, чем пережить фиаско Кочегара…
До десяти оставалось десять минут. Боронь докурил трубку и по ступеням поднялся в застеклённую со всех сторон будку на крыше вагона. Отсюда, с высоты «аистиного гнезда», днём как на ладони можно было рассмотреть всё окружающее пространство. Теперь мир затопила непроглядная темень. Вагонные окна роняли световые пятна, жёлтыми глазами осматривая склоны насыпи. Впереди, в пяти вагонах от кондуктора, машина сеяла кровавые каскады искор и дышала труба бело-розовым дымом. Чёрный двадцатисегментный змей поблёскивал чешуйками на боках, изрыгал пламя из пасти и освещал себе дорогу радужными зеницами. Впереди уже проглядывало зарево вокзальных огней.
