Калокира всегда брала оторопь, когда он думал о них. Раньше все это не бросалось в глаза: «волчата» всегда жили отдельно, с остальными дружинниками не общались, сторонились воинского братства, но всегда были хороши в бою, за что их и ценили. Однако теперь Калокир все чаще вспоминал, в какую ярость пришла чародейка Малфрида, узнав, что Волк на службе у князя. И он пытался припомнить, что она о них говорила… Но так и не вспомнил. Ничего вроде особенного, но все равно чего-то опасалась. А теперь и он опасался…
Калокир плотнее запахнулся в шкуру косули. Самого зверя подстрелил еще осенью, полакомились тогда свежим варевом, а шкура осталась ему. Вот теперь и согревался под ней: на промозглом ветру, когда даже стегач под кольчугой от вечной сырости промерзал, была единственным спасением. Он и укрывался ею ночью, словно прячась от собственных мыслей и затаенного ужаса. И сейчас вздрогнул, когда кто-то опустил руку ему на плечо.
Оказалось, один из воев его отряда.
– Тебя князь кличет, ромей. Чего дергаешься? Или примарилось худое?
Как не примариться, когда в глубине души понимаешь, что в войске русов затесались нелюди? Но поди докажи, что они нечисть, когда все только и ждут их возвращения с очередной охоты. Жрать-то всем хочется, а люди Волка никогда с пустыми руками не возвращаются. Причем сами у котлов никогда не садятся, говоря, что уже успели перекусить. А чем? Или… кем?
Святослав ждал патрикия в колышущемся от ветра шатре, сооруженном из снятой с судов парусины. Значит, хотел побеседовать в стороне от чужих глаз, ибо обычно Святослав укрытием себя не баловал, даже ложился спать среди своих воев, тесно прижавшись к ним, чтобы теплее было. У входа в шатер стоял с копьем Тадыба, нес службу, кутаясь в полость из пегой лошадиной шкуры – коня давно съели, а стоять на ветру в одном доспехе не в радость.
– Давно тебя князь ждет, – сказал Калокиру Тадыба.
Этот увалень сейчас выглядел сутулым, щеки ввалились, круглое лицо в свете горевшего неподалеку костра казалось землистым, как после тяжелого недуга. Тадыба и впрямь долго хворал, да и ныне не совсем оправился, – проходя мимо воина, Калокир слышал его надрывный кашель.
Святослав сидел на песке под сводом шатра, скрестив ноги, как печенег. Рядом горел факел, стояли несколько сундуков, где хранились остатки вывезенного из Болгарии добра.
– Садись, побратим, – сказал он вошедшему в палатку ромею. – Говорить будем.
Калокир опустился на один из сундуков – чего зря на промерзшей земле сидеть? За эту зиму он потерял весь свой лоск, однако ни разу не захворал, потому что не пренебрегал заботой о себе. А вот Святослав покашливал в кулак, глаза были красные – от простуды, от усталости, от недосыпания?
– Пора нынче такая, что у нас на Руси скоро Масленицу объявят, – начал князь, и в его голосе скользнуло что-то похожее на боль – небось был бы не прочь полакомиться блинами в масленичные дни да поводить коло вокруг горящего чучела Морены. – После Масленицы всегда теплеет, – угрюмо продолжал он, – вот и здесь тоже должно со дня на день наладиться с погодой. Да и волна стихнет. Что скажешь, если дам тебе ладью и ты сходишь в Херсонес-Корсунь? Ты ведь тамошнему градоначальнику не чужой, примет он тебя. Ну а ты расскажешь ему, что тут у нас да как. Может, правитель Корсуня пришлет силу, чтобы отогнать печенегов…
– О чем ты, княже? На помощь ромеев не надейся.
– Но ведь Цимисхий теперь мне не враг. Замирились мы с ним, и базилевс даже рассчитывает, что мои вои гвардию его пополнят, как при Олеге и Игоре бывало.
– Но помогать тебе все равно не станет. Да и не могу я появиться в Херсонесе. Вряд ли мой отец там и ныне правит. Император родичей опальных подданных у власти не оставляет. Остается только уповать, что моя семья не пострадала из-за того, что я с тобой в поход на Фракию ходил, а потом мятеж намеревался в Византии поднять. Но власти они лишены – это точно. И если я сойду на пристань Херсонеса, меня тут же в кандалы закуют, как врага базилевса.
– Но что же тогда делать? Я столько людей потерял! Часть со Свенельдом упрямым ушли, часть в море сгинула, а сколько тут померли от недоедания и хворей – не сосчитать! А вдруг Куркутэ надумает двинуться на нас? Сможем ли противостоять ему такой малостью?
– Но, может, подмога придет, князь, – заметил Калокир. – Свенельд наверняка уже добрался до Киева, он соберет новую дружину и поспешит к тебе на выручку…
– Хотелось бы верить, – вздохнул Святослав. – Однако Свенельд не ведает, где мы сейчас. Мы с воеводой не поладили, когда он решил посуху домой двигаться. И планами я с ним не делился. Оттого и не знает он, куда я должен суда привести. Раньше мои люди никогда на Белобережье не зимовали – места эти лихие, дикие, то печенеги пошаливают, то разбойники без роду и племени. Как же Свенельд догадается? Будь я на его месте, не гонял бы дружину куда ни попадя. Нет, на подмогу из Киева нам рассчитывать не приходится.
Это была скверная новость. Но Калокир все же попытался утешить Святослава, напомнив, что князь сам же и сказал, что весна на подходе, зиму как-то пережили, скоро потеплеет и можно будет войти на ладьях в устье Днепра…
Неожиданно Калокир умолк, почувствовав за спиной чье-то присутствие. Казалось, и полог шатра не поколебался, и тень от факела на парусиновой стенке не дрогнула, но все же чувствовал – стоит позади кто-то. Да и князь резко вскинул голову, глядел мимо патрикия.
Калокир обернулся и отступил. У входа неподвижно стоял воевода Волк. Без шапки, словно холодный ветер ему нипочем, рыжая грива ниспадает до лопаток, накидка из волчьих шкур небрежно откинута, открывая доспех из вареной кожи без единой стальной пластины. И как это он без доброго доспеха ни разу ранен не бывал в схватках? А еще ромей заметил, что глаза Волка кажутся такими светлыми, словно зрачков не имеют; такие у слепцов бывают. И все же его тяжелый взгляд чувствуется. У Калокира буквально кровь в жилах застыла, когда Волк поглядел на него. А князь ничего, улыбнулся, сказал:
– Как же ты тихо ступаешь, Волк! И песок не скрипнул под ногой, когда входил. Но отчего это страж мой о тебе не доложил?
– Не доложил? Пустое! – махнул рукой Волк. – А пришел я, потому что объясниться нам надо, княже. Только вот этот, – указал он на Калокира, – пусть прочь убирается. Не для его ушей мои речи.
Это были грубые слова, но Калокир не стал противиться, вышел из шатра. А затем под порывами ветра, у набегающей на берег волны, вдруг задумался – отчего так поспешил? Но у него и впрямь при Волке едва поджилки не тряслись. Однако после всего, что он заметил, наблюдая за воеводой… Да разве ему не довелось когда-то повидать на Руси дива всякие? Но то было с ведьмой, которая имела власть над всякой нечистью, а сейчас совсем другое дело… И снова вспомнил, что даже Малфрида Волка опасалась.
Холодный морской ветер резал ножом. Но и уносил прочь страх, заставлял думать. И внезапно у Калокира возникло желание узнать, что же Волк князю говорить станет.
Ромей вернулся к шатру, взял у притопывающего на месте Тадыбы копье.
– Ступай к котлам, парень, там сейчас добычу свежевать будут. А я покараулю тут пока.
Покашливающий воин не стал спорить, отдал ромею пегую накидку и прочь заторопился. Калокир же осторожно приблизился к шатру, пока не начал различать голоса за парусиной.
– Я не лгу тебе, великий князь, – услышал он приглушенный голос Волка. – Погляди – видишь, тени от меня нет. А у кого ее не бывает, знаешь?
– У тех, кто души лишен, – отозвался князь. И вдруг рявкнул: – Зачем указываешь мне на это? А ежели велю тебя колом осиновым проткнуть? Мне нежити в войске не надобно!
Повисла глухая тишина. Калокир судорожно сглотнул. Нежить? Значит, Волк – упырь, из тех, которых даже в могиле колом прокалывают, чтоб не встали? В Византии таких вампирами зовут. И почему-то не удивился. Давно ведь понял, что Волк из них, только себе не хотел признаться.
Он продолжал вслушиваться. Волк говорил негромко, но понять, о чем идет речь, можно было по отдельным обрывкам фраз. Дескать, не думает он, что князь захочет избавиться от того, кто столько раз помогал ему и был верен, как никто другой. Так что Святослав – должник Волка и его людей. Теперь же он, Волк, предлагает еще кое-что: людей у князя нынче мало, они не осилят печенегов Куркутэ, если тот надумает пойти на Белобережье. А он подумывает. Волк ведь недаром велел своим «волчатам» не добивать всех печенегов, а только укусить их, сделав подобными себе. Теперь эти упыри-печенеги Волку верны и, подчинившись ему, поведали о планах хана. Выдержит ли рать князя набег копченых? Но если часть воинов-русов такими же упырями сделать, то им ничего не страшно.
