– А где ныне князь Святослав, не знаешь? – спросила она.

Чародейка сидела на покрытом дерюжкой камне, обхватив руками колени, ее пышные волосы водопадом текли по спине, слезы еще не высохли, но голова была гордо поднята, как у императрицы. Йовко вдруг подумал, что опять глаз от нее не может отвести. И тянет его к ней, как и прежде. А то, что померещилось сегодня… Может, и впрямь померещилось? И он куда отчетливее вспомнил, как колыхалась ее грудь в вырезе рубахи, когда она склонялась к нему, брея его голову. И руки у нее такие ласковые…

– До прихода Цимисхия был князь в Доростоле. Может, и ныне там, я не знаю. Но крепость там мощная. Хотя теперь, когда русы из Болгарии выбиты, незачем ему отсиживаться в Доростоле. Видел я войско Иоанна Цимисхия – сила немалая. Против такой даже стены доростольской крепости не устоят. И если у князя русов есть немного ума в голове, думаю, он отступит, уйдет за Дунай.

– Чтобы князь-победитель ушел без боя? – всплеснула руками ведьма. – Плохо же ты его знаешь, боярин. Значит, Доростол? Отвезешь меня к нему, Йовко? Мне князю важную весть сообщить надо.

Весть та была о хане Куре. О том, что открылось ей недавно: не Цимисхия ромейского опасаться надо Святославу, а бывшего дружка, хана печенежского.

Йовко смотрел на нее, подергивая усом.

– Не поеду я в Доростол, Малфрида, лучше не проси. Сказал же – отвоевался я. Так что, думаю, надо переправляться через Дунай. Там, в землях Онгл, у меня есть имение, и ромеи туда вряд ли доберутся. Уйду от всех – и от ромеев, и от русов Святослава. Если ваш князь-воитель не смог отстоять Болгарию, чего ж я за него держаться буду?

И вдруг подсел к ней, взял за руки.

– А хочешь, тебя с собой возьму? – спросил с лаской в голосе. – Что тебе до них, когда дело уже проиграно? А за Дунаем я в чести. Поселю тебя там как госпожу свою, женой сделаю…

Малфрида какое-то время смотрела на взволнованное лицо болгарина – тот глаза опустил, но щеки вспыхнули, даже выбритая голова порозовела. Стыдится проявлять перед ней слабость. И правильно делает. Кто он для нее? Вот Свенельда она любила. И другого любила – ромея лживого.

– А что ты про Калокира знаешь? Где он? – решилась все же спросить.

Йовко дернулся. Он ей женой предлагает стать, а она про полюбовника своего думает! От которого сама же и сбежала. Калокир ее тогда разыскивал, повсюду людей рассылал, награды сулил тем, кто отыщет Малфриду. Но она вернуться не пожелала.

– Что тебе до Калокира, Малфрида? Ну, уехал твой любезный, вернулся в империю – куда же ромею еще податься, как не под защиту цареградских стен?

– Он… Неужели он бросил Святослава в тяжкую годину? – вздрогнув, спросила Малфрида.

И опять Йовко показалось, что глаза ее желтизной замерцали. Может, просто отблеск заходящего солнца в темных очах отразился?

– Давно нет при князе Калокира, – произнес Йовко словно против воли. – Еще после битвы при Аркадиополе отбыл он. Рассказывал я тебе, что сперва Калокир советовал Святославу идти на ромеев, пока тех арабы набегами отвлекают, а потом вдруг сам уехал. Может, поссорился с князем, может, решил, что служить ему невыгодно, а может, Цимисхий его призвал. Калокир-то сам из ромейской знати, вот и поехал к новому императору на службу проситься.

– Нет, Калокир Цимисхию служить бы не стал, – заметила ведьма задумчиво. – Он был верен Никифору Фоке, которого убил Цимисхий. Но он мог поехать к своей невесте, – произнесла она с дрожью в голосе. – А невеста Калокира не какая-то там девица ромейская, а сама царевна Феодора, дочка Константина Багрянородного. О, подле нее патрикий Калокир неплохо устроится!

– Кто его невеста, говоришь? – хохотнул Йовко. – Феодора Порфирородная? Станет она с каким-то бродягой из Херсонеса связываться! Да будет тебе известно, женщина, что эта Феодора стала женой самого Цимисхия. Она ныне императрица ромеев. С чего ты взяла, что Калокир твой к ней поехал? Да нужен он ей… как листва прошлогодняя.

Малфрида порывисто встала – даже волосы взметнулись, как от сильного ветра. А потом застыла, глядя перед собой. И уже не слушала, как Йовко опять взялся уламывать: у него, мол, охрана своя, защитит в пути, да и в землях Онгл никто их не тронет, жить вместе станут.

– Ступай, Йовко, – негромко молвила Малфрида. – Иди, устал ты очень, спать теперь долго будешь. А потом поедешь, куда хотел. Так тому и быть.

И он ушел. Спокойно и прямо, даже не задумываясь, отчего глаза милой ему руски опять янтарно-желтыми показались.

А Малфрида долго сидела на берегу, погрузившись в размышления.

Калокир, лукавый и рвущийся к славе, когда-то сказал Святославу, что хотел бы стать императором. Для этого ему нужна была порфирородная царевна Феодора. Но теперь она жена другого – самого Иоанна Цимисхия! Наверняка узурпатор поспешил жениться на той, в чьих жилах текла кровь благородных императоров, чтобы упрочить свои позиции. Не на коварной же Феофано, опорочившей себя в глазах всей империи, было ему жениться! А Калокир? Где же тогда херсонесец? Простоватый Йовко уверен, что Калокиру будет хорошо в Константинополе. Но если правда то, что патрикий Калокир побратался со Святославом, его вряд ли с распростертыми объятиями примут в Царьграде. Скорее объявят изменником. И мало ли что с ним случится тогда…

Но что Малфриде до Калокира? Разве не приказала она себе забыть его? А вот… заныло сердце… Даже горькая печаль о Свенельде отступила. Свенельду она уже не поможет, остается лишь оплакать его. А тревога за Калокира росла. Она была готова смириться даже с тем, что Калокир сошелся с другой женщиной. Пусть. Только бы не случилось с ним беды. Впрочем, что этому пройдохе сделается? Ловок, умен, умеет к себе расположить. И все же…

У Малфриды голова шла кругом при мысли о той слабости и зависимости, которую приносит с собой любовь. И она ничего не могла с собой поделать – ей во что бы то ни стало надо было удостовериться, что с Калокиром не случилось беды.

Солнце уже скрылось за лесистыми горами, у ручья сгущался мрак. Но холодно не было. Правда, вода, в которую вошла Малфрида, была студеная, быстрая, стремительная, да и дно все в камешках – ступать приходилось осторожно. У противоположного берега ручей разливался, образуя небольшую заводь, но найти подходящее место оказалось непросто. Уже совсем стемнело, когда ведьма присмотрела что-то вроде старицы среди ивовых зарослей, где течение не волновало поверхность воды. Как раз то, что нужно. Ведьма присела, протянула руки над темной застывшей влагой, глаза ее вспыхнули, из горла полились шипящие и клокочущие звуки наговоров, перемежающиеся словами: «Покажи… приказываю… моя воля здесь и впредь».

Сила ведьмы ныне была велика. Гадание на стоячей воде всегда смутное и урывчатое, тут не столько видеть, сколько угадывать надо. Но Малфриде нельзя было ошибиться, чтобы разглядеть любимого наверняка, узнать, что с ним.

Блики на воде были нечеткими; сначала она видела только отражение своих горящих глаз, потом – что-то похожее на проход и проступившую в полутьме красную кирпичную кладку сводов, решетки в низких арках, багровый отблеск смоляного факела. А затем – сидящего у стены человека. Он сидел на каменном полу, обхватив колени и опустив голову, волосы его, отросшие и всклокоченные, занавесили лицо. И все же Малфрида знала, что это Калокир. Рассмотрела даже щегольские узорчатые сапожки, штаны из алого шелка. Правда, на одном колене зияла дыра, да и туника на нем вся в прорехах, грязная, неподпоясанная. Странно было видеть всегда такого подтянутого и щеголеватого патрикия в таком виде. А еще она заметила цепь, охватившую его щиколотки, от которых к кольцу в стене тянулась еще одна – толстая и тяжелая.

Калокир в узилище! Он в беде!

– Погляди на меня! – приказала ведьма. – Я приказываю!

И зашипела по-змеиному, волосы ее взлетели.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, Калокир вздрогнул. Поднял голову и осмотрелся. Что за наваждение? Все тихо и пусто. Все тот же застенок в тюрьме Претории[97], куда он угодил за содействие в мятеже родственникам покойного императора Никифора Фоки против Иоанна Цимисхия.