Он то и дело оставлял ее и уединялся. Писал в Царьград, улаживал дела с царем Борисом и согласовывал с ним повеления Святослава. Ибо Святослав приказывал, а Борис был вынужден оглашать его волю своим подданным. Зато в Преславе царил мир, даже печенеги откочевали – в Преславе им запрещалось грабить, но они могли вихрем пронестись по отдаленным окраинам и взять там столько добычи, сколько сумеют. Венгры скучали: они не хотели ссориться из-за добычи с печенегами, которых было значительно больше, поэтому занимали себя пирами да воинскими игрищами, состязаясь с русами и устраивая поединки на палицах, борьбу с шестами, испытания лучников. Бывали и скачки, однако тут русы заметно уступали прирожденным наездникам-венграм. Зато в кулачном двубое русам не было равных, и вскоре венгры, гроза всей Европы, вынуждены были отказаться от рукопашных схваток. А вот местные болгары теперь, когда все уладилось, с большим удовольствием смотрели на эти схватки. Им не жалко было ни русов, ни людей Акоса, когда те выходили из строя с разбитым лицом или вывихнутыми конечностями. Нравится этим варварам сражаться – пусть калечат друг друга.

Калокир заметил, что и Малфрида иной раз приезжает поглядеть на эти состязания.

– Что ты за женщина, если тебя тешат такие грубые забавы? Впрочем, я забыл, кто моя возлюбленная, – посмеивался он. – Не по тебе сидеть в роскошном покое и вышивать шелком по бархату…

Малфрида усмехалась в ответ. Нет, не стать ей обычной женщиной. Чтобы не томиться в царских покоях одной, она что ни день отправлялась гулять по окрестностям – скакала верхом вдоль реки Тичи, бродила в городе среди лавок с товарами, даже в отдаленный лес однажды забрела, где под темными елями царил зеленоватый сумрак. Но вскоре стало там чародейке не по себе: появилось чувство, будто кто-то за ней пристально наблюдает. И ворон на ветке каркал злобно, поблескивая из хвойной гущи огненным глазом. Что-то темное, волшебное было совсем рядом. Раньше она бы заинтересовалась, попыталась разобраться и помериться силами. Сейчас же просто оробела. Захотелось поскорее вернуться к Калокиру, рядом с которым чувствовала себя в безопасности.

Но когда ведьма рассказала милому, что ее волнует, он только хмыкнул.

– Опомнись, госпожа моя! Ты ведь не на Руси, где сильны колдовские чары. Ты в христианской стране, чудес тут не было со времен язычника Расате, который, как сказывали, и впрямь мог творить дива. Но после того, как его ослепил и упек в монастырь родной отец, ничто темное уже не имеет тут власти. Здесь почитают Христа и не верят во всякие побасенки.

– Неужто? А гляди-ка: Невена моя знает заклятия целебные, носит старинные обереги, а еще рассказывает о всяких чудесах – многоглавых драконах и маленьких водяных демонах-караконджалах, которые выходят на берег в зимнюю пору и могут обратить запоздалого путника в коня, чтобы скакать на нем до первых петухов.

Калокир рассмеялся. До чего же красивый был у него смех – звонкий, легкий, залихватский!

– Я знал, что Невена тебе по душе придется. Она много всякой чертовщины знает!

– А у тебя было с ней что-то? – осторожно спросила Малфрида. – А то я заметила, что у нее даже голос мягче становится, когда о тебе упоминает.

– Разве я бы осмелился приставить к тебе бывшую любовницу? Зачем? Покинутые женщины счастливой избраннице добра не желают. А Невене я однажды просто помог. Она занималась знахарством, живя в Плиске, но местные священники не одобряли этого и прогнали ее. Плиска ведь некогда была языческой столицей Болгарии, там долго еще сохранялись старые обычаи – жертвоприношения собак, традиция убивать коня на похоронах хозяина, всевозможные гадания. Вот тамошний священник и стал жестоко бороться с язычеством. А ведь от этой женщины могла быть и польза! Поэтому я отправил ее в Доростол, поведав о ней патриарху Пантелеймону. Он разумный муж, его суевериями не смутишь, а лекарня в лице Невены приобрела умелую врачевательницу. Правда, лишь до той поры, пока я не стал подыскивать служанку для тебя. Вот Невена и согласилась о тебе позаботиться. Эй, краса моя, о чем ты задумалась?

Они как раз возвращались с прогулки верхом, проезжали под южными воротами Преславы. Там тянуло сквозняком, когда Малфрида повернулась к Калокиру, порыв ветра растрепал ее кудри, в темных глазах отразился свет бледного осеннего солнца.

«Какая же она необычная! – восхитился Калокир. – И пусть она – дикарка, не желающая признавать ничьи обычаи, с ней жизнь кажется вдвое ярче!»

– Я думала о том, – неторопливо проговорила Малфрида, – что ты поведал мне о прежней столице Плиске. Хотела бы я там побывать.

– Обязательно съездим, как будет время. Но после Преславы Плиска покажется тебе захудалым местечком. Ибо Преславу Великую возводили, чтобы отвлечь людей от всего старого, строили так, чтобы сюда стекались люди, признавшие новую веру. И видишь, как тут все богато! – Калокир жестом указал на крытые портики вдоль главной улицы, в конце которой находился великолепный фонтан – как раз на перекрестке.

Одна из боковых улиц сворачивала к белокаменному храму – горожане прозвали его Золотой церковью. Ее позлащенные купола сверкали на фоне затянутого низкими облаками осеннего неба, а узоры из разноцветной керамики обрамляли арочные окна и портал. Калокир предложил Малфриде зайти в храм, но она заупрямилась. Не забыла еще, что с ней случилось в Константинополе, когда она однажды вошла в церковь, – на нее обрушился мрак, ее стало ломать и выворачивать, она стонала и корчилась от боли[83]. И если такое повторится…

Но тогда Малфрида была в чародейской силе, ныне же она обычная женщина, а Калокир упрашивал так ласково, говорил, что приглашает ее не молиться, а поглядеть на красоту дел великих мастеров.

Все же она сильно любила его и послушалась. Правда, все же не решилась пройти дальше колонн у входа. Изнутри несло ладаном, мерцали многочисленные звездочки свечей. Малфрида видела ряды белых колонн, иконы на алтаре, блестящий каменный пол. Красиво… но все равно хочется поскорее уйти. Она и так переломила себя, уступив Калокиру. А вместе с тем отметила, что ничего худого с ней не произошло. И заметила внутри воинов-русов – те бродили по приделам, восхищенно озирались.

– Я смотрю, нашим витязям нравятся ваши храмы.

– Да, многие даже на службу захаживают, слушают пение, свечи ставят у икон – им это забавно. Желания загадывают, выполняя это священнодействие.

– Выходит, молятся Распятому? – гневно спросила Малфрида.

И резко повернулась к Калокиру:

– Зачем ты меня сюда привел? Хочешь, чтобы я поверила в Христа?

Он только пожал плечами.

– Поверила? Я позвал тебя сюда, потому что люблю прекрасное. Разве ты не заметила, как тут красиво? Это сделали умелые мастера, талантливые люди. Вот это мне и нравится. Это… – он помедлил, подбирая слова, – это искусство. И христианство тем и хорошо, что дарит людям искусство, а с ним и представления о добре и зле. Ты ведь понимаешь меня, госпожа моя?

Он специально произнес все это по-гречески. И она действительно поняла. Но спросила: а как же те дива, которыми чаровала его на Хортице?

Теперь и Калокиру пришлось задуматься. Ответил, когда они уже возвращались во дворец.

– Те дива необычны и ужасны. Я бы хотел порой их видеть, испытать при этом волнение и даже страх. Это будоражит кровь. Но после этих чудес и страхов я бы желал вернуться сюда, где покой, мир и красота. Здесь ничто меня не страшит, жизнь красива и удобна. В термах всегда горячая вода, улицы чисты, сады ухожены, а люди доброжелательны и учтивы. Здесь никого не режут на алтарях, не приносят в жертву.

Малфрида топнула ногой.

– Вот как! А мне сказывали, что некий Авраам готов был по велению вашего Бога принести в жертву своего сына Исаака!

– Однако, едва он занес над сыном нож, его остановил ангел. И это был верный знак, что Господь Всемогущий не желает человеческих жертв.

– О, как ты это произнес – Господь Всемогущий!