Он объяснил все подробно, но потом взглянул на сидевшую рядом женщину и осекся.

– Да зачем тебе все это?

– Не было бы нужды, не спрашивала бы. Однако из сказанного тобой вижу, что и я не так глупа. О том же я думала, когда творила чародейство. А теперь ступай за мной. Покажу свою работу, чтобы потом перед Святославом отчитался – ладно ли вышло.

И, уже поднявшись, посмотрела на иноземца пристально и добавила:

– Но учти, соколик ромейский, что бы ты ни увидел, что бы ни случилось, шуметь-голосить не смей.

Калокир хмыкнул и сделал жест, словно зашивал губы иглой. Отчего-то ему стало непривычно весело: догадывался, что ждет его нечто особенное. И еще – его так тянуло к этой загадочной женщине! Она и влекла его, и внушала трепет. Необычное ощущение подле красавицы. Но была ли она красавицей? Худощавая, излишне рослая, длинноногая, с широким ртом и впалыми щеками. И небрежная в одежде, как бродяжка. Но казалась она не бродяжкой, а дикаркой, чародейкой, загадкой. Калокир снова подумал, что таких женщин у него не было. Хочет ли этого он сам? Но, раз следует за ней, значит, хочет.

Малфрида шла вдоль берега, то поднимаясь на скалы, то спускаясь в низины у воды. Потом они оказались на песчаном бережке, где лежали лодки и на кольях сушились сети, и Калокиру подумалось, что это не самое удачное место для рыбалки, ибо повсюду у воды торчали огромные коряги – в рост человека и выше. Причем казалось, будто их специально кто-то здесь нагромоздил.

Малфрида повернулась к Калокиру:

– Видишь тот островок на реке, который весь зарос ивняком? А по ту сторону берег снижается. Это место подошло бы для переправы воинов?

Калокир утвердительно кивнул. Тогда ведьма предложила ему подойти к воде. Коряги располагались здесь тесно, но все же между ними можно было протиснуться. Однако почему-то не вышло.

Калокир не сразу понял, что происходит. Сперва он застрял среди сухих сучьев, попробовал освободиться, но те вдруг заскрипели, словно их раскачивал кто-то, и сами по себе сблизились. Калокир поначалу не придал этому значения, попытался раздвинуть голые ветви, но как только взялся за них, отпустить уже не смог. Странное ощущение – словно это коряги держат его, а не он их. Калокир рванулся, споткнулся, повис на ветках. А когда вскинул голову… О небо! Он явственно увидел, что коряги смыкаются. И мало того: смотрят на него, поблескивая в полумраке множеством мелких глазков на сухой коре.

Из груди ромея вырвался невольный возглас, он забился в тесноте среди стволов, сумел вырваться и отскочить, но, отступая, налетел на одну из лодок, упал, пополз прочь и запутался в сетях. А коряги продолжали надвигаться, поскрипывая и шурша песком, тянули к нему длинные сухие лапы-ветки. Калокиру даже почудилось, что в их поскрипывании он различает недобрый приглушенный смех.

– Во имя Отца и Сына!.. – взмолился он, невольно хватаясь за грудь, где некогда носил крестик. Но креста не было, и почему-то это еще больше напугало византийца. А коряги все плотнее заслоняли небо, сближались… и вдруг отступили.

Калокир начал подниматься, все еще путаясь в сетях, когда на него бурей налетела Малфрида. Да еще и огрела длинным посохом.

– Чужак! Пес! Как ты посмел поминать Распятого!..

Она была в ярости, глаза ее горели жутким желтым светом, волосы вздыбились. Калокиру показалось, что лицо ее потемнело и пошло трещинами. И самое ужасное: изо рта торчали длинные клыки. Чудовище!

Спасла Калокира воинская выучка: как только этот монстр вновь замахнулся посохом, он почти машинально перехватил его, резко рванул на себя. Малфрида зашипела гадюкой, потом фыркнула – и палка мгновенно вспыхнула. Калокир отбросил ее прямо к корягам.

Потом сам же и помогал Малфриде затоптать огонь, пока жуткие живые коряги не воспламенились.

– Ну и ну, – только и смог он вымолвить, когда они с ведьмой остановились, глядя друг на друга и все еще бурно дыша.

Малфрида теперь выглядела так же, как и прежде, – просто молодая женщина с растрепанными волосами. Даже глаза не светились, а лишь отражали вечерний свет.

– Ты поминал Отца и Сына, – произнесла она. – Говорил, что плохой христианин, а сам…

– Ну да, поминал, – кивнул Калокир. – А кто бы не помянул, если б на него пни да коряги напали? Что это было, ради всего свят… Черт побери, коряги, говорю, смотрели на меня! Тут все что угодно ляпнешь.

А через миг, поняв, что именно возмутило чародейку, добавил: поминать Бога всуе – не молитва. Так, сорвалось с языка. Ну хоть нечистого не запрещается поминать? Нечистый – это… А что, госпожа ведьма знает о дьяволе?

– Да погоди ты трещать, как сверчок, – прервала Малфрида. – Болтаешь без умолку.

– Это чтобы ты не услышала, как у меня зубы от страха стучат, – отозвался Калокир, и ведьма не смогла понять, шутит он или нет.

Так или иначе, а идти дальше по заколдованному месту ромей был готов. Ведь он хотел поглядеть на чудеса…

Он умолк и отступил, следя за тем, как по велению ведьмы стали отступать только что выбравшиеся из реки коряги – медленно, поскрипывая, взрывая корневищами песок на берегу. Калокир даже присвистнул. Бодрился под взглядом чародейки, хотя и чувствовал, как дрожат мышцы и подгибаются ноги. Он и впрямь сел на песок, оперся спиной на борт лодки.

– Рассказать кому – не поверят, – произнес севшим голосом Калокир.

– Кому надо – поверят, – отозвалась ведьма, и в голосе ее прозвучала гордость. – А тем, кто не поверит… Что ж, пусть попробуют Хортицу взять. Уж я тут так наколдовала, что любой чужак уносить ноги будет, да еще и маманю звать в страхе. А после испуга такого больше не полезет через Днепр.

Она подошла к одной из коряг и похлопала по коре – будто коня приласкала.

– Это пушевеки, я их сюда поставила, чтобы чужих не пускали. Неуклюжие они, но сильные. Схватят кого – не вырвется.

Калокир поразмыслил и спустя время спросил:

– Думаешь только корягами от находников оборониться?

И, видимо, задел этим ведьму.

– Следуй за мной! – приказала она. – Или опасаешься?

– Чего мне с тобой опасаться? – поднимаясь, сказал ромей. И даже улыбнулся: – Разве что тебя, чародейка. Ты такое на себя напустить умеешь… И клыки показываешь – жуть берет!

Малфрида усмехнулась.

– Пока ты князю моему служишь, не обижу тебя.

И пошла прочь, быстро пошла, а Калокир, стараясь не отстать и поглядывая по сторонам, двинулся следом.

Вокруг действительно творилось необычное. Вечерний свет уже угас, а луна еще не всплыла, и в окружавшем их мраке явственно ощущалось некое движение. То куст ракиты вдруг оплел ноги Калокира длинными ветвями, то будто холодной рукой кто-то мазнул по лицу, то тень белесая словно сквозь самого ромея просочилась. А может, почудилось? Он замирал, отмахивался от чего-то невидимого в темноте, озирался, и ему мнилось, что все вокруг следит за ними, дышит холодом в затылок. Малфрида же шла быстро и уверенно, и он старался не отстать ни на шаг, понимая, что все окружающее их волшебство подвластно ей, ведьме этой земли, которая тоже служила князю, как и сам Калокир.

В какой-то миг подлетело к нему небольшое существо, шурша перепончатыми крылышками, но не летучая мышь, как ромей подумал было, а нечто… Он рассмотрел, что мордочка у существа одутловатая, глазки-бусинки вытаращенные и вроде даже хоботок имеется, сопящий и фыркающий. Мерзость какая! Но Малфрида руку протянула, и существо на мгновение село ей на запястье, а потом вновь стало носиться, да не одно, несколько их уже было. Это просто ауки, пояснила Малфрида, духи глубинных лесов. Любят эти чащобные существа путникам голову морочить, отзываются эхом или голосами из кустов, заманивают в чащу. Они хоть и зловредные, но сил у них только на то, чтобы с дороги путников сбить. Вот она и вызвала их волшебством, чтобы в потемках уводили с тропы непрошеных гостей – к скалистому обрыву над рекой или в болото. Или просто страхом отвадили бродить по Хортице тех, кто ее не знает.