У людей из подсобок было и то, что здесь сходило за имена: Альф, Альф Младший, Индюк, Малыш Чарли, Король Генри… но у того, кто служил их посредником для общения с внешним миром, имелось полное имя.

– А это господин Теневик Восемнадцатый, господин фон Липвиг, – представил Бент. – Господин фон Липвиг… с визитом.

– Восемнадцатый? – переспросил Мокриц. – Вас таких еще семнадцать штук?

– Уже нет, господин, – ухмыльнулся Теневик.

– Господин Теневик – потомственный бригадир, сэр, – объяснил Бент.

– Потомственный бригадир… – тупо повторил Мокриц.

– Так и есть, господин, – сказал Теневик. – Господин фон Липвиг желает послушать историю?

– Нет, – заявил Бент категорично.

– Да, – заявил Мокриц, принимая его «категорично» и повышая до «выразительно».

– О нет, он, видимо, желает, – вздохнул Бент.

Господин Теневик улыбнулся.

Это была очень пространная история, и на ее рассказ ушло некоторое время. Мокрицу показалось, что успел бы пройти ледниковый период. Слова сыпались на него, как град, и некоторые, как град, оставляли отпечатки. Должность потомственного бригадира была учреждена сотни лет тому назад, когда распорядителем монетного двора становился по блату собутыльник текущего короля или патриция, и он использовал ее как кормушку и не ударял палец о палец, только иногда объявляясь с большим мешком, похмельем и многозначительным видом. Должность бригадира придумали, когда наконец стало доходить, что кому-то нужно вести дела, и желательно трезвым.

– То есть, по сути, главный здесь ты? – быстро вставил Мокриц, чтобы перекрыть поток ужасно интересных фактов о деньгах.

– Так и есть, господин. Временно. У нас уже сто лет не было распорядителя.

– И кто платит вам жалованье?

Повисла пауза, и потом господин Теневик ответил, обращаясь к нему, как к ребенку:

– Это монетный двор, господин.

– Вы сами изготавливаете себе жалованье?

– А кто ж еще, господин? У нас все официально, правда, господин Бент? У него и квитанции есть. Мы обходимся без посредников, вот и все.

– Зато дело у вас прибыльное, – оживился Мокриц. – Деньги небось лопатой гребете!

– В ноль с горем пополам выходим, господин, – ответил Теневик, как будто это было одно и то же.

– В ноль? Вы же монетный двор! – удивился Мокриц. – Как можно не получать прибыль, делая деньги?

– Да все эти накладные расходы, господин, – объяснил Теневик.

– Что, накладно?

– Не то слово, господин, – сказал Теневик. – Гиблое дело, гиблое. Понимаешь, какая штука, изготовить фартинг стоит полпенни, и пенни – изготовить полпенни. А пенни обходится в один пенни с фартингом. А шестипенсовик идет по два пенни фартинг, так что тут мы с прибылью. Полдоллара стоят семь пенсов, а на один доллар уходит всего шесть пенсов, уже прогресс, но это потому, что мы их прямо тут и чеканим. Самая засада с мелочью, там каких-то полфартинга выходят в шесть пенсов, потому что работа кропотливая, они ж мелкие, заразы, еще и с дырочкой. Трехпенсовики – их у нас только пара ребят чеканит, куча работы, аж в семь пенсов обходится. О двухпенсовиках даже и говорить нечего!

– А что с двухпенсовиками?

– А я тебе скажу, что с двухпенсовиками! Когда сработано на совесть, оно обходится в семь целых и одну шестнадцатую пенса! И да, одна шестнадцатая пенса, бывает и такое, элим называется.

– Впервые о таком слышу!

– Ну откуда бы тебе слышать, такому джентльмену, но и такое бывает, господин. Прекрасная вещичка, филигранные детали! Чеканятся, согласно обычаю, вдовами, стоят по целому шиллингу, потому что работа больно тонкая. У старушек на каждую такую монетку по нескольку дней уходит, сам понимаешь, зрение уже не то и всё такое, зато они пользу обществу приносят, им приятно.

– Но шестнадцатая часть пенни? Четверть фартинга? Что на это можно купить?

– Ты удивишься, господин, но есть места. Огарок свечи, картофелину – почти негнилую, – сказал Теневик. – Может, огрызок яблока, на котором даже что-то осталось. И, конечно, удобно бросать в ящики для пожертвований.

«И золото – это якорь?» – подумал Мокриц.

Он окинул взглядом просторное помещение. Тут работало порядка дюжины человек, если считать за человека и голема, к которым Мокриц научился относиться как к людям «по причине ценности, эквивалентной человеческой», и прыщавого юнца, разносившего чай, – его Мокриц не считал.

– Рабочих у вас совсем не много, – заметил он.

– Ну, тут-то мы делаем только серебряные и золотые…

– Золотистые, – быстро поправил Бент.

– …золотистые монеты. И всякие редкости вроде медалей. Еще делаем заготовки для медяков, а все остальное делают внештатные сотрудники.

– Внештатные сотрудники? При монетном дворе?

– Так и есть, господин. Вдовы опять же. Работают на дому. Ха, ты что же, решил, что эти старушенции будут сюда таскаться? Да им две клюки нужно, чтобы на крыльцо выйти!

– Монетный двор – предприятие, где производят деньги, – обеспечивает население работой на дому? Не спорю, это очень прогрессивно, но… то есть тебе самому это не кажется странным?

– Да боги с тобой, господин, есть такие семейства, которые из поколения в поколение исправно делают по паре медяков за вечер! – рассказывал Теневик со счастливым видом. – Папаша чеканит, мамаша шлифует, детишки зачищают и полируют… таков обычай. Наши внештатные сотрудники – все как одна большая семья.

– Допустим, но каковы гарантии?

– Если они украдут хоть фартинг, то будут повешены, – сказал Бент. – Это расценивается как государственная измена.

– Это в какой же ты семье вырос? – ужаснулся Мокриц.

– Надо сказать, до такого никогда не доходило, потому что они не изменщики, – сказал Теневик, недобро глядя на Бента.

– А раньше в качестве первого предупреждения отрубали руку, – добавил этот семьянин.

– И сколько денег они получают? – спросил Мокриц осторожно, влезая между ними. – В смысле жалованья?

– Около пятнадцати долларов в месяц. Это кропотливый труд, – сказал Теневик. – Старушки, бывает, поменьше. Элимы часто идут в брак.

Мокриц поднял взгляд на Мелкую Монету. Она возвышалась над бетонной коробкой и вопреки своим размерам казалась хрупкой, как паутинка. Внутри колеса мерно шагал одинокий голем с грифельной доской на шее – это значит, он был из тех големов, которые еще не умели говорить. Мокриц задался вопросом, знают ли о нем в «Тресте Големов». Они там неплохо поднаторели в поисках големов.

Пока он смотрел, колесо постепенно остановило ход. Безмолвный голем замер.

– Ответь мне, – обратился Мокриц к бригадиру, – к чему возиться с золотистыми монетами? Почему бы не делать доллары, я не знаю, прямо из золота? Много у вас остается настрига и оплавки?

– Удивляюсь, как это джентльмен вроде тебя знает такие вещи, господин, – ответил тот ошеломленно.

– Меня живо интересует криминальная психология, – ответил Мокриц чуть быстрее, чем рассчитывал. И он не врал. Для самоанализа нужен особый талант.

– Здорово, господин. Ну да, ну да, знаем мы и эти хитрости, и многие другие! Мы это все проходили, вот те слово. И покраска, и наплавка, и забивка. Даже перечеканка с примесью желтой меди – чистейшая работа. Вот клянусь, господин, иной человек два дня будет хитрить и из кожи вон лезть, чтобы заработать столько денег, сколько можно получить честным трудом за один!

– Не может быть! Правда?

– Чтоб мне провалиться, господин, – подтвердил Теневик. – И какой нормальный человек станет этим заниматься?

«Еще совсем недавно – я бы стал, – подумал Мокриц. – Тогда было веселее».

– Я даже не знаю, – ответил он.

– В общем, в городском совете решили, чтобы доллары были золотистыми – ну а так, латунные они по большей части, потому что блестят красиво. Да, и их подделывают, но тут легко ошибиться, а Стража спуска никому не дает, ну, и золото хотя бы никто не таскает, – сказал Теневик. – Вопросы есть, господин? А то, понимаешь, нам тут еще закончить надо до звонка, ведь если мы задержимся, то придется еще наделать денег, чтобы выплатить себе сверхурочные, а парни к ночи уже устанут, вот и выйдет, что мы будем зарабатывать деньги быстрее, чем успевать их делать, что может привести к ситуации, которую я иначе как дилеммой назвать не могу…