главным альтернативам (например, парсонсианскому вполне

схоластическому теоретизированию), с другой

стороны, — заимствовали идеи; включались в интенсивный интеллектуальный

обмен, споры на конференциях АСА и на страницах

профессиональных журналов; формировали на новых факультетах

свое представительство.

13. Получение значительной финансовой и административной

поддержки от города, провинции и центрального правительства;

представительство  в общенациональных  структурах

власти. Совместные проекты и участие в реформах.

Чикагский университет был основан семейством Рокфеллеров, их

фонд, правительство штата и мэрия Чикаго поддерживали

социологические исследования. Большую роль сыграли

организационные способности У. Харпера. Один из лидеров

Чикагской школы У. Огборн занимал различные посты

в правительственных ведомствах, руководил Исследовательским

советом социальных наук, и во многом благодаря ему и его книге

« Социальные изменения» (1922) социология стала популярной и была

институционализирована в США на общенациональном уровне.

Ведущие правительственные ведомства заказывали социологам

целевые разработки — как самим чикагцам, так и выпускникам

Чикагского университета.

Была ли Чикагская школа социологии «туземной»?

Чтобы доказать свой парадоксальный тезис о столичности как

особой разновидности «туземства», М. Соколов и К. Титаев

предлагают следующий мысленный эксперимент: представить, что

некая современная социологическая школа на российском Урале

(аналог Среднего Запада в США) «ведет себя» подобно школе

чикагских социологов начала XX в.:

«Представьте себе, как квалифицировались бы российские социологи,

которые проделали бы следующую траекторию. Примерно в начале

1990-х гг. некоторое время они стажировались во Франкфуртском

университете (трудно найти аналог Зиммелю, но Хабермас по целому

ряду причин кажется наиболее удачным сравнением; кроме того, никто

из отечественных социологов, насколько нам известно, не стажировался

у Хабермаса, так что этот пример не будет похож на личный выпад).

Степень их близости к классику была весьма относительной, но,

вернувшись, они провозгласили себя его учениками и наследниками,

создав индустрию переводов его трудов и игнорируя всю остальную

европейскую социологию. На протяжении следующих двадцати лет

Хабермас занимал в их профессиональном сознании все меньше места, а

276

они сами все больше, пока, наконец, к 2013 г. они не сжились с

ощущением, что вся стоящая социология делается в России, причем

непосредственно вокруг них, скажем, в том же уральском городе (будем

считать Урал аналогом американского Mid-West). Они издавали

хрестоматии по “Современной социологии”, состоящие более чем

наполовину из отрывков из их собственных трудов, преподносимых как

безусловная классика, а также текстов психологов, антропологов и

биологов, работающих в том же уральском университете, что и они.

Попытки младшего поколения московских, петербургских и

новосибирских ученых указать, что в Европе и где-то еще за пределами

России делалось и даже продолжает делаться что-либо интересное

помимо Хабермаса, более не воспринимались ими всерьез. Вряд ли кто-

то затруднится квалифицировать эту группу в ее нынешнем состоянии

как гипертуземную, несмотря на ее безусловно провинциальное начало.

Возвращаясь к Чикагской школе: то, что нам кажется сегодня ее важным

вкладом в социологию, было сделано именно благодаря туземной, не

провинциальной, фазе динамики. Провинциальная фаза не оставила

ничего, кроме конспектов Зиммеля, вроде виртовского “Урбанизм как

образ жизни” — изящного, но безнадежно вторичного текста»

[Соколов, Титаев, 2013б, с. 217].

Процитированный текст оставляет впечатление крайней степени

лукавства. Знают ли м. Соколов и к. Титаев достижения и факторы

успеха чикагской школы, представленные выше в 13 пунктах?

В этом нет сомнений (вероятно, они знают об этом существенно

больше, чем автор этих строк). Но по каким-то причинам они

решили «вынести за скобки» все эти достоинства чикагцев и

сосредоточились только на аспекте быстрого перехода от

«провинциализма» к «туземству» (п. 1), закрепив его умозрительным

приложением к «уральской школе социологии».

Читатель теперь имеет прекрасную возможность самостоятельно

развить тот же мысленный эксперимент и представить, как

проявились бы пункты 2–13 (выделенные курсивом общие

формулировки, в которых, заметим, нет ни слова о чикаго) для

«уральской школы социологии», допустим, в екатеринбурге-

свердловске (или в любом другом крупном российском городе).

Разве могут возникнуть сомнения, что при полноценном выполнении

всех этих пунктов условная «уральская школа социологии» никем

бы уже не воспринималась как «туземная», а, напротив, стала бы

настоящим столичным центром — как минимум

в общенациональном масштабе!

Принято считать, что расцвет Чикагской школы закончился в связи

с отъездом Парка из Чикаго в Нэшвилл в 1936 г. Социология в Чикаго

остается и поныне одной из сильнейших в США и мире, но

безусловное первенство первых десятилетий XX в. было утеряно.

Более того, что-то случилось с энергией, импульсом, энтузиазмом,

которые были характерны для первых славных десятилетий. Не стало

277

меньше денег, талантливых студентов и преподавателей, интересных

предметных областей; даже книг и статей публикуется больше, чем

100 лет назад. Почему же иссяк источник прежней, бьющей через край

энергии поиска и жажды открытий?

Позволю себе смелую гипотезу, которую могу здесь подкрепить

только общими соображениями. Предположение состоит в том, что

Чикагская школа утратила свое былое значение, поскольку не встала

твердо на путь разработки, проверки и уточнения явных

социологических теорий.

Вероятно, здесь сыграли роль, с одной стороны, захватывающее

богатство эмпирического материала социологии города,

открывающиеся возможности его исследования, с другой стороны, —

отталкивание от набиравшего силу гарвардского мейнстрима,

возглавляемого П. Сорокиным, а затем Т. Парсонсом, где под видом

«теорий» строились возвышенные конструкции из отвлеченных

категорий. Иными словами, Чикаго и Гарвард в первую половину

XX столетия представляли собой две стороны антитеоретического

консенсуса.

Антитеоретический консенсус —

общая платформа «туземства» и «провинциализма»

Хорошо известно демонстративное презрение философов,

социальных исследователей и гуманитариев к «плоскому

позитивизму», «мифам объективного знания», «линейности

мышления», «абстрактным конструкциям», «кабинетной науке» и т. д.

Зачастую в потоке такой «критики» выбрасывается самое ценное

в науке — эмпирически подкрепленное теоретическое знание.

Соответствующая установка была названа антитеоретическим

консенсусом (см. главу 8). Как подтвердить значимость подхода,

который определяется направленностью на эмпирически

подкрепленные теории? Рассмотрим наиболее успешные и

продолжительные линии развития американской социологии и

смежных наук после взлета Чикагской школы в первой половине XX в.

В Чикаго и Мичиганском университете в Анн-Арборе работали

приехавшие из Германии Рудольф Карнап и члены Берлинской группы

философии науки (ответвления Венского кружка) Карл Гемпель и

Ганс Рейхенбах, которые затем преподавали в лучших университетах