Он думал о ребенке. Сам Кристиан рос, зная, что где-то там живет человек, который стал его отцом и который не захотел иметь с ним, своим сыном, дела. Он не понимал этого никогда, даже сейчас.

У него ушло немало лет, чтобы принять это как очередной факт, но в детстве эта мысль доставляла ему боль. Он никогда не заставит своего ребенка ощутить нечто подобное. Его ребенок будет расти в любви и безопасности, рядом с двумя родителями, которые будут любить и защищать его.

Глядя, как Алессандра неосознанно положила руку на живот, словно пытаясь защитить своего еще не рожденного младенца, он понял, что ее материнские чувства глубоки уже сейчас.

Их ребенок. Его обязанность. Нет, их общая.

– Когда мы поженимся, мы будем уникальной парой… – начал он.

– Не говори об этом как о чем-то решенном. Брак меняет все. Это не просто подписи на листе бумаги и обмен драгоценностями. Есть юридические последствия…

– Именно они мне и нужны. Я хочу, чтобы мой ребенок знал: родители любили его достаточно сильно, чтобы ради него создать настоящую семью.

– Это уже слишком. – Алессандра поднялась.

У него кольнуло в груди, когда он увидел, что она вся дрожит, мучительно пытаясь сдержать свои чувства, – точно так же, как на похоронах деда. Ее сияющие волосы в беспорядке рассыпались по плечам, золотистая кожа побледнела.

Он совсем не хотел причинять ей боль, но он был глубоко уверен, что его план – единственно верный.

– Мне надо переспать с этим, – сказала она. В ее глазах плескалось беспокойство, обычно незаметный итальянский акцент был явственно слышен. – Я не могу вот так сразу согласиться. К тому же ты еще можешь передумать. Я огорошила тебя новостью, но утром все будет выглядеть иначе.

У него на языке вертелся с десяток доводов, которыми он мог бы припугнуть ее, заставив принять его предложение. Но он сдержался. Не стоит усиливать ее враждебность. Впрочем, одну мысль он, пожалуй, выскажет…

– Я не передумаю, но ты, конечно, можешь пере спать с этой мыслью. Но, лежа в постели, подумай вот о чем: если ты выйдешь за меня, скандала удастся из бежать. Если же ты откажешь мне, пресса распнет тебя, а заодно вываляет в грязи и дом «Монделли». Ты хочешь вновь пройти через это? Хочешь втянуть в это Рокко?

Она замерла, с гневом глядя на него.

– Ты хочешь вала сплетен о том, кто отец? – продолжал Кристиан. – Хочешь, чтобы они вспомнили старый скандал и стали гадать, не замутила ли ты вновь интрижку с женатым?

– Но я никогда…

Ему было больно видеть, как страдание и замешательство исказили ее лицо. Но у него не было выбора.

– Ты знаешь толк в грязных приемах, – произнесла она наконец.

– Если бы это было не так, я бы так и остался в Греции. Если ты откажешь мне, тебе придется иметь дело с репортерами. Внимание всего мира будет приковано к тебе. Я же не буду делать никаких признаний до рождения ребенка.

Алессандра с трудом сглотнула и кинула на него ненавидящий взгляд:

– Не думай, что сможешь шантажировать меня, Маркос.

– Я не хочу тебя шантажировать. Но у меня нет выбора, – отозвался он, чувствуя жгучую боль в груди от ее слов.

Подойдя к двери, Алессандра взялась за ручку:

– Я иду к себе. Я отвечу тебе утром.

– Ответ может быть только один.

– И все же тебе придется его дождаться.

Кристиан вошел в великолепную столовую, где уже подавали завтрак. Его голова пульсировала от боли. Алессандра уже была там. Тут же сидели Стефан, Зайед и еще кое-кто из гостей, решивших провести ночь на вилле, вместо того чтобы отправиться на борт собственной яхты или покинуть поместье на частном вертолете.

Практически все они выглядели не лучшим образом, как и Кристиан. Но его это мало утешало.

Он так и не сумел напиться до того градуса, к которому стремился. И все же организм нещадно наказывал его за излишества.

Алессандра резко повернулась к нему. Взглянув на нее, любой, без сомнения, подумал бы, что она тоже страдает от похмелья. Лишь Кристиан понимал, что краснота ее глаз и темные круги под ними вызваны совсем иными причинами.

Он сомневался, что она спала больше, чем он сам, – то есть совсем мало.

И все же ее очарование оставалось при ней. Ее блестящие, как всегда, волосы широкой волной спускались до середины спины.

Кристиан сел рядом с Зайедом, жадно глотавшим черный кофе. Он налил себе чашку напитка, а на вопрос официанта о завтраке отрицательно покачал головой. Все, что ему нужно, – горячий сладкий кофе. И горсть обезболивающих таблеток.

Лишь только он сделал первый глоток, как Алессандра поднялась из-за стола, шепнув что-то Стефану. Тот страдальчески хохотнул, тотчас схватившись за голову.

Чтобы не возбуждать подозрений, Кристиан еще посидел в зале, пожаловался приятелям на похмелье и наконец, заявив, что хочет полежать, направился к выходу.

Комната Алессандры располагалась в крыле, противоположном тому, где во время визитов на виллу останавливались Кристиан и его друзья. Дойдя до нее, он несколько раз постучал и наконец рывком открыл дверь.

Комната была пуста.

Крадучись, он вышел из здания и направился в сад.

Он обнаружил Алессандру на ступеньках каменной лестницы, спускавшейся к озеру Комо.

Она не подала виду, что заметила его.

На ней были обтягивающие белые джинсы, открывавшие щиколотки, и бледно-розовая кашемировая блузка. Глубокий треугольный вырез открывал ложбинку между набухшими грудями – единственным физическим свидетельством перемен, происходивших в ее теле.

В его памяти вдруг ярко вспыхнуло воспоминание о совершенстве ее груди, о том, как ладно она ложилась в его ладонь. Казалось, стоило закрыть глаза, и он мог ощутить ее вкус…

– Как ты себя чувствуешь? – резко сказал он, присаживаясь рядом с ней и усилием воли отгоняя воспоминание о ее нагом теле.

– Не хуже, чем бывает в моем положении, – откликнулась она после долгой паузы.

– Вчера я не спросил тебя, как проходит беременность… я имею в виду, в смысле здоровья.

Алессандра вновь помолчала.

– Пока все хорошо – никакой тошноты или чего-то еще в том же духе.

– Я перекроил свое расписание, чтобы на несколько дней задержаться в Милане. Завтра с утра мы с тобой пойдем к врачу.

– Завтра у меня съемка. – Она негодующе посмотрела на него. – И прежде, чем ты опять обвинишь меня в эгоизме, хочу напомнить, что из-за отмены съемки график придется перекраивать десятку людей. Так что сходить к врачу можно и днем.

Что ж, по крайней мере, она согласна пойти с ним к врачу. Неплохо для начала.

– Значит ли это, что ты согласна на брак?

Несколько мгновений Алессандра молчала.

– Если мы поженимся, оба станем официальными опекунами ребенка.

Этого я и хочу. – Брак, сколь бы негативно он к нему ни относился, для него оставался единственным способом получить официальное признание своего отцовства.

Алессандра внимательно посмотрела на него:

– Но если со мной что-то случится, ты останешься один с ребенком на руках.

Она говорила очень серьезно, и от этой серьезности Кристиан похолодел:

– Почему ты об этом говоришь?

– Ты знаешь, как умерла моя мать?

– Рокко не любит об этом говорить. Он упоминал лишь, что, когда она умерла, ему было семь лет. – Значит, прикинул он, Алессандра тогда была совсем малышкой…

– Она умерла родами. Когда рожала меня.

Theos…

– Рокко никогда не упоминал… – Он потряс головой, пытаясь переварить эту новость.

– Рокко страдал сильнее всех.

– Как это произошло? – спросил Кристиан, пытаясь представить их – семилетнего Рокко и малышку Алессандру, которая осталась без матери, едва появившись на свет…

Он попытался вспомнить, сколько лет было Рокко, когда он стал жить со своим дедом, Джованни Монделли. Кажется, восемь. Значит, Алессандре едва исполнился год.

Она никогда не знала ни материнской, ни отцовской любви.